Я полюбила бандита… - стр. 10
А утром я первым делом нахожу в сети информацию о том, куда обращаться с заявлением об изнасиловании. Еще когда только сижу в кухне за потертым, местами облупленным, столом, набирая нужный поисковый запрос на экране своего смартфона, чувствую, как сердце уже колотится где-то в горле, а руки мелко подрагивают. Позавтракать получается с большим трудом. Кусок в горло не лезет (все место там занимает неистово колотящееся сердце), и я с усилием вливаю в себя чашку крепкого чая с лимоном, заедая его парой мятных пряников. Тщательно принимаю душ, меняю пластырь на виске, натягиваю на себя футболку и спортивки, коль скоро на работу сегодня не еду и можно обойтись без строгих блузок, и выхожу на улицу.
До нужного места добираюсь на общественной маршрутке, промахиваюсь на пару остановок и часть пути иду пешком. Солнце сегодня опять палит нещадно.
Большое облицованное плиткой здание стоит за высоким забором, окружающим асфальтированную парковку перед центральным входом. Пару секунд я без всякого смысла рассматриваю синюю металлическую табличку справа от черных тяжелых металлических дверей, пытаясь вникнуть в суть длинного официального названия ведомства. В голове пусто.
Охранник на входе уточняет цель моего визита – я, краснея, поясняю, что хочу подать заявление о сексуальных домогательствах. Мои слова не вызывают ровным счетом никакой реакции: он с равнодушным лицом выслушивает мой ответ и просит открыть сумку. Мужчину совершенно не трогает мое заявление о том, зачем я сюда пришла. Кажется, его больше интересует, нет ли в моей сумке колюще-режущих предметов или запрещенных веществ. Как будто, по его мнению, на самом деле я пришла сюда, чтобы затянуться косячком где-нибудь в местном туалете, не найдя для этого более подходящего места. Он внимательно осматривает каждое отделение моей небольшой сумочки из кожзама, спрашивает, зачем у меня лежит в ней ложка (я ношу ее постоянно в небольшом специальном пакетике, чтобы не забыть, так как еду беру с собой в контейнерах и ем в основном на бегу. После того как однажды пришлось есть рагу сложенным в несколько раз листом бумаги, ложку теперь из сумки и не вынимаю), влезает даже в маленький кармашек с дамскими принадлежностями (обязательный запас на случай форс-мажоров). Затем он просит меня положить в специальный лоток телефон и все металлические предметы, проводит через рамку металлоискателя и наконец называет номер нужного кабинета.
Поплутав по лабиринтам коридоров и с горем пополам отыскав нужную дверь, я осторожно стучу и вхожу внутрь. Внутри, за столами у противоположных стен, сидят двое мужчин в форме. После того как седой усатый мужчина с уставшим лицом с тяжелым вздохом предлагает мне присесть, оказывается, что я сажусь на стул спиной ко второму, чуть более молодому, полноватому и заросшему щетиной. От этого испытываю еще большую неловкость. Мужчина, представившийся Петром Михайловичем, просит меня предъявить паспорт, долго что-то набирает на лежащей перед ним клавиатуре, глядя то в монитор компьютера, то в мой паспорт, задает еще несколько вопросов касательно номера телефона, места проживания и прочего и спустя несколько минут, вернув документ обратно, наконец оглашает:
– Я вас слушаю.
И только в этот момент я окончательно и бесповоротно понимаю, что сейчас мне придется рассказать абсолютно незнакомому мужчине… всё. Про аварию, про то, как, рыдая, просила меня отпустить, про то, как сидела на столе, раздвинув ноги, про то, как стояла на коленях, слизывая капли с… Только в этот момент с досадой осознаю, что вряд ли найдется хоть один человек, способный подтвердить мои слова. Вспоминаю девушку из ресторана, с виноватой вежливой улыбкой смотрящую куда-то в пол и старательно делающую вид, что ей послышалась моя просьба о помощи. Догадываюсь, что найти свидетелей аварии тоже вряд ли удастся. Разве что пересмотреть кучу записей с камер, если они есть где-то там поблизости, найти водителей, проезжавших в тот момент мимо, у которых был регистратор и, возможно, осталась запись случившегося. Или опросить живущих поблизости людей, которые, возможно, проходили мимо. Никто этим заниматься не станет. Вот этот усатый уставший мужчина – точно нет. Какие-либо следы на моем теле отсутствуют, не считая ссадины на виске, которую по факту оставил даже не сам насильник. Больше ни одного синяка, гематомы, пореза, ушиба… ничего. Зато девственность осталась на том же самом месте, где и была. Получается, что мое слово против слова мерзавца. Мерзавца, который кроме денег, несомненно, имеет нужные связи и власть, коль скоро он до такой степени был уверен в своей безнаказанности, что его люди заталкивали меня в машину средь бела дня на оживленной дороге. И сколько еще раз мне придется потом вот так вот, сгорая от стыда, рассказывать унизительные подробности? Сто? Тысячу?