Я подарю тебе солнце - стр. 17
От этих его слов у меня внутри что-то развязывается. И мне это не нравится.
– Подумай об этом, – продолжает он уже мягче. – Я еще раз повторю свой вопрос. Возможно, в этом мире не хватает чего-то такого, что могут создать лишь твои руки?
Грудь пронзает обжигающая боль.
– Бедж, есть же? – настойчиво повторяет Сэнди.
Да. Но я не смогу. Представляю себе ту лужайку.
– Нет, – отвечаю я.
– Не верю, – говорит он, скривив лицо.
– Мне нечего сказать. – Я как можно сильнее сжимаю руки. – Nada[2]. Рот на замке.
Сэнди разочарованно качает головой:
– Ну, тогда ладно.
Я смотрю на Давида…
– Бедж, где ты?
– Я здесь, извините. – Я снова возвращаюсь к нему.
Преподаватель явно расстроен. Почему? Почему ему вообще не все равно? Он же сам сказал, что куча молодых талантов по всей стране умереть готовы за мое место.
– Надо будет поговорить с твоим отцом, – продолжает он. – Ты отказываешься от такой возможности, какая дается раз в жизни. Ты действительно этого хочешь?
Мой взгляд снова возвращается к Давиду. Он словно сделан из света. Чего я хочу? Лишь одного…
И тут вдруг Давид как будто спрыгивает со стены, обхватывает меня своими огромными каменными ручищами и шепчет мне на ухо.
Он напоминает, что Микеланджело создал его более пятисот лет назад.
– Ты правда хочешь уйти?
– Нет! – Мой страстный вскрик удивляет нас обоих. – Мне надо работать с камнем. – Я показываю на Давида. Внутри меня взрывается идея. – Мне надо кое-что сделать, – говорю я. Я так взбудоражена, словно меня лишили дыхания, и теперь я хватаю ртом воздух. – Очень надо. – Я мечтала об этом с самого поступления, но я бы не выдержала, если бы мама и это сломала. Просто не пережила бы.
– Вот это меня бесконечно радует, – говорит Сэнди, всплескивая руками.
– Но только не из глины. И без обжига в печи. А из камня.
– Камень куда прочнее, – с улыбкой отвечает он. Понимает. Ну, частично.
– Вот именно, – соглашаюсь я. Это она так просто не разобьет! И что самое главное – и не захочет. Я ее ослеплю. Я обращусь к ней. Только так. «Джуд, прости, – прошепчет она мне на ухо. – Я даже не знала, что в тебе такой дар».
И потом, быть может, она меня простит.
Я все это время даже не осознавала, что Сэнди о чем-то говорит, не замечая нарастающей музыки, возможного примирения между матерью и дочерью, которое разыгрывается у меня в голове. Я пытаюсь сосредоточиться.
– Проблема в том, что Иван на весь год уехал в Италию, а больше в отделении нет никого, кто мог бы тебе помочь. Если хочешь, можно работать с глиной, а потом отлить в бронзе, я могу…
– Нет, только камень, и чем тверже, тем лучше, даже, например, гранит – это блестяще.
Он смеется и снова превращается в добродушного козла, щиплющего травку на лугу.
– Гм, может… ты не будешь против, если тебе назначат преподавателя не из нашей школы?
– Конечно. – Да что за вопрос? Это же бонус.
Сэнди поглаживает бороду, размышляет.
И размышляет.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Есть кое-кто… – Он вскидывает бровь. – Настоящий мастер.
Возможно, последний из живущих. Но я боюсь, что это невозможно… – Он словно отмахивается от этой мысли рукой. – Он больше не преподает. И не выставляется. С ним что-то случилось. Никто не знает, в чем дело, но даже и до этого он был не совсе… как бы это сказать? – Сэнди смотрит на потолок, подыскивая нужное слово там, – человеком. – Он смеется и начинает рыться в лежащих на столе журналах. – Выдающийся скульптор, давал офигенные лекции. Я их слышал, когда сам еще учился, это было потрясающе, он…