Я никогда не обещала тебе сад из роз - стр. 29

– Надо разобраться, нет ли здесь определенной модели поведения… – сказала доктор Фрид. – Стоит тебе раскрыть нам очередной секрет, как ты начинаешь метаться в поисках убежища и бросаешься в свой тайный мир. В какой-то Ир.

– Вы крадете мои рифмы, – указала ей Дебора, и обе они посмеялись.

– Что ж, расскажи мне, каков ритм этих твоих неприятностей.

Она пристально наблюдала за пациенткой, стремясь понять, что это за мир, который прежде служил девочке укрытием, но вдруг сделался серым, а теперь и вовсе превратился в тиранию, где она днями напролет вынуждена угождать местным властителям.

– Как-то раз… – начала Дебора. – Как-то раз иду я домой из школы, ко мне подходит Лактамеон и объявляет: «Три Перемены с их Зеркалами, а потом – Смерть». Говорил он по-ирски, а в этом языке словом «смерть» обозначается и кое-что другое: сон, безумие и даже само Жерло. Не знаю, что именно было у него на уме. Первая перемена мне понятна: это поездка домой из больницы, якобы после удаления опухоли. Зеркалом этой перемены стал сломанный цветок, который я увидела через много лет. Вторая перемена – это мои унижения в лагере, а зеркало – случай в машине, когда мне было лет четырнадцать. Третья – переезд в город, а зеркало, согласно предсказанию, – то, что привело к осуществлению пророчества. То ли вскрытие вен, то ли возвращение домой – не знаю, но это и была та смерть, которую предсказал Лактамеон.

– Две перемены обнаружились еще до того, как их предсказал бог, или кто он там, правильно я понимаю?

– Но третья – после, и все зеркала – тоже. – И Дебора завела рассказ про сплетение пророчества и судьбы, которое и составляло ткань ее потаенного мира.

После удаления опухоли родные ликовали. Возвращаясь из больницы домой сквозь легкий дождик, они веселились. Дебора, привстав с заднего сиденья, разглядывала серое небо, мокрые улицы и прохожих, которые поплотнее запахивали плащи. Реальность была не здесь, в салоне автомобиля, а ближе к мутному небу, мрачному и усталому, смыкавшемуся с дождем. Ей подумалось, что этот мрак отныне будет цветом ее жизни. Спустя годы, после того как мир вступил в борьбу с ее душой за другие реальности, Лактамеон напомнил ей об этом дне прозрения.

Перед госпитализацией Дебора видела сон: белая комната – так ей представлялась больничная палата – с распахнутым окном, за которым синело яркое небо со стремительно меняющимися белыми облаками. На подоконнике стоял цветочный горшок с красной геранью. «Вот видишь, – сказал ей голос из сна, – в больнице тоже есть цветы и сила. Ты выживешь и окрепнешь». Но в том же сне воздух неожиданно потемнел, небо за окном стало черным, а невесть откуда прилетевший камень разбил глиняный горшок и сломал кустик герани. Раздался вопль, нахлынуло предвестие чего-то страшного. Много лет спустя горькоголосая начинающая художница – совершенно другая Дебора – шла по улице и упала, споткнувшись о разбитый цветочный горшок. Земля из него высыпалась, а поникшее красное соцветие запуталось в корнях и побегах. Лактамеон был тут как тут; он зашептал: «Видишь… видишь… Перемена произошла давно – а вот и зеркало той перемены. Этап завершен». Теперь назревали еще две перемены и два зеркала этих перемен, а потом – Иморх (это слово обозначало нечто близкое к смерти, сну или безумию; слово – как вздох безнадежности).