Я исповедуюсь - стр. 17
Итак, я присутствовал при разговоре родителей, приложив ухо к донышку стакана, приставленного к стене. Поскольку, судя по голосу, папа устал, мама просто сообщила, что я достаточно наказан, и он не стал вникать в детали. Отец сказал, что все решено.
– Решено что? – тревожно спросила мама.
– Я запишу его в иезуитскую школу на улице Касп.
– Но, Феликс… ведь…
В тот день я узнал, что в нашей семье все решает только отец. И что мое образование зависит только от него. Я также отметил про себя, что потом надо посмотреть в Британской энциклопедии, кто такие иезуиты. Отец молча выдержал взгляд мамы. Наконец она решилась спросить:
– Почему именно иезуиты? Ты – неверующий и…
– Потому что это образование высочайшего уровня. Нам это по карману, у нас только один сын, так что нельзя упустить шанс.
Итак, у них был только один ребенок. Или нет. Впрочем, не это в данном случае важно. Ясно было, что они не хотели просчитаться. Поэтому отец решил сделать ставку на языки, которые, как он знал, мне нравились.
– Что ты сказал?
– Десять языков.
– Ты хочешь сделать из нашего сына монстра.
– Он может их выучить.
– Хорошо, а почему – десять?
– Потому что патер Левински из Григорианского университета знал девять. Наш сын должен превзойти его.
– С какой стати?
– С той, что он назвал меня бестолочью перед другими учениками. Бестолковым – только потому, что мой арамейский был недостаточно беглым, хоть я и прослушал весь курс падре Фалубы.
– Не смеши меня. Мы сейчас говорим об образовании нашего сына.
– Я вовсе не шучу. И говорю об образовании моего сына.
Я знал, что мама всегда очень переживала, когда отец говорил обо мне только как о своем сыне. Но сейчас ее мысли были заняты, как видно, другим, потому что она начала говорить, что не желает превращать меня в какое-то чудовище. С настойчивостью, которой я в ней и не подозревал, она говорила: слышишь, я не хочу, чтобы мой сын чувствовал себя ярмарочным уродцем только ради того, чтобы превзойти патера Лувовски.
– Левински.
– Монстр Левински.
– Он – авторитетный теолог и библеист. И монстр эрудиции.
– Послушай, нам нужно поговорить спокойно.
Этого я не понял: разве они и так не говорили спокойно о моем будущем? Я тоже не волновался: главное, что не обсуждалась история с «ссучьей жизнью».
– Каталанский, испанский, французский, немецкий, итальянский, английский, латынь, греческий, арамейский и русский.
– Что это такое?
– Десять языков, которые он должен выучить. Три первых он уже знает.
– Нет, французский еще только начал.
– Но выучит, это понятно. Мой сын со всем справится. С языками все очень просто: он должен их выучить. Десять.
– А когда он будет играть?
– Он уже большой мальчик. И когда придет время выбирать ему занятие, он уже должен знать языки. – Отец устало вздохнул. – Об этом мы поговорим в другой раз.
– Ради всего святого, ему же только семь лет!
– Я не настаиваю на том, чтобы он сейчас начинал учить арамейский. – Отец, подводя итог, хлопнул ладонью по столу. – Начнет с немецкого.
Мне эта идея пришлась по душе, поскольку Британскую энциклопедию я понимал самостоятельно, а со словарем – так и вообще без труда, а вот немецкий представлялся мне очень загадочным. Меня очаровывал мир склонений, мир языков, где слова меняют окончание в зависимости от своей функции в предложении. Я, конечно, не формулировал это именно так, но почти что так: немецкий требовал усилий.