Я их всех убил - стр. 13

Дверь, ведущая в отсек камер, хлопнула с грохотом, от которого он вздрогнул. К нему быстро приближалась массивная тень. Это был Борис, уже издалека испепелявший Максима взглядом.

– Ты что здесь забыл? – рявкнул Павловски.

Максима поймали с поличным – можно сказать, схватили за руку в чужой сумке. Он стоял в конце безликого коридора, возле камеры с единственным задержанным. Никакие объяснения не сработают. Павловски сразу же заметил, что заслонка глазка отодвинута, и нахмурился.

– Тебе здесь делать нечего, Монсо!

Тот потупился и попытался молча исчезнуть, но на шум из кабинета вышла Ассия и теперь стояла в дверном проеме, широко расставив ноги, как Цербер, преграждающий дорогу в Аид.

– Что здесь происходит?

Сознательно избегая встречаться взглядом с Максимом, она обратилась к старшему по званию.

Борис пожал плечами и заявил самым спокойным голосом:

– Ничего, лейтенант, это наш задержанный бузит, – солгал он.

Максим застыл, опустив голову. Ларше выдержала паузу и спросила:

– Что дал обыск?

Светловолосый жандарм подошел ближе; Максим оказался зажат между ними как в тисках.

– Эксперты уже на месте и проводят осмотр: думаю, через несколько часов мы будем знать больше; на данный момент ничего нового. Квартира была практически пуста.

– Я только что говорила с заместителем прокурора, – сказала она. – Он приедет. Постарайтесь хоть что-то выжать из нашего подозреваемого или ускорьте поиск убедительных улик; чувствую, что это дело передадут полиции[7], если у нас к тому моменту ничего не будет.

Она развернулась и исчезла.

В ледяном молчании Борис обогнул коллегу и, поскольку коридор был слишком узким, чтобы они могли идти рядом, не натыкаясь друг на друга, слегка его толкнул. Отошел на несколько метров, потом развернулся и уставил на Максима обвиняющий палец.

– Не торчи здесь, понятно? – сухо бросил он.

Максим коротко кивнул в ответ и подождал, пока Павловски дойдет до кабинета, прежде чем решился двинуться с места.

Он по-прежнему задавался вопросом, почему младший лейтенант не разоблачил его перед начальницей. Может, зафиксировал его промах в уголке памяти, чтобы позже нанести ответный удар?

Максим прошел через помещение бригады, и никто не заметил его присутствия. Иногда ему казалось, что он превратился в неприкаянную душу, эктоплазму, взыскующую покоя на небесах. Конечно, он был не слишком говорлив и не слишком приветлив, но вполне трезво оценивал собственную натуру и знал, что может быть верным и преданным другом, если решит, что человек достоин его доверия. Он не участвовал по-настоящему в общественной жизни казармы, поскольку выбрал, пусть и за счет существенного сокращения своих доходов, проживание «у штатских», в отдалении от нервного узла бригады в Анси. Нельзя не признать, что корпоративный дух превращал жандармов в совершенно особую категорию среди сил охраны порядка, но, с его точки зрения, излишне тесное соседство и практически несуществующая личная жизнь не делали его как копа лучше – скорее наоборот. Ему необходимы были покой, одиночество, возможность разобраться с самим собой.

Только Эмме удавалось пробиться сквозь крепкий панцирь Максима Монсо, и он часто укорял себя за то, что иногда забывает: не считая Анри Саже, только она была его единственным другом.

Максим прошел мимо стола молодой женщины, и та послала ему улыбку.