Я и Ты - стр. 3

Не молитва совершается во времени, а время в молитве, не жертва совершается в пространстве, а пространство в жертве, и тот, кто опрокидывает это отношение, уничтожает действительность; так и человека, которому я говорю Ты, не обнаруживаю я в каком-либо Когда и Где. Я могу переместить его туда, и мне придется делать это снова и снова, но только в образе Он, или Она, или Оно, но это уже не будет мое Ты.

Пока надо мной простирается небо Ты, ветры причинности стихают у моих ступней и истощаются водовороты судьбы.

Я не познаю в опыте человека, которому говорю Ты. Однако я состою с ним в отношении внутри священного основного слова. Только выходя из него, я снова могу познавать его в опыте. Приобретение опыта возможно лишь на удалении от Ты.

Отношение может сохраняться, даже если человек, которому я говорю Ты, не воспринимает его, погруженный в свой опыт. Ибо Ты есть нечто большее, чем осведомленность Оно. Ты делает нечто большее, чем знает Оно. Сюда не проникает обман: здесь колыбель настоящей жизни.

Это вечный источник искусства – когда перед человеком предстает образ, желающий через этого человека стать произведением. Оно не есть порождение души – оно проявление представшего образа, и это проявление требует от человека действительного мастерства. Это зависит от деяния человека: исполнит ли он это деяние, обратит ли от всего своего существа основное слово к проступающему образу, – и если он это сделает, то польется из источника творящая сила, возникнет произведение.

Деяние предполагает жертву и риск. Жертва: безграничная возможность, принесенная на алтарь образа; все, что до этого играючи пересекало перспективу, должно быть отброшено, ибо ничто постороннее не смеет проникать в произведение. Риск: основное слово может быть произнесено только и исключительно целостным существом; тот, кто отдает себя, не смеет ничего удерживать для себя; произведение не потерпит, чтобы я – в отличие от дерева и человека – предался успокоению и безмятежности мира Оно: если я не буду ревностно ему служить, оно разрушится или разрушит меня.

Я не могу ни исследовать опытом, ни описать представший передо мной образ – я могу лишь воплотить его. Но я смотрю на него в блеске сияния более яркого, чем все сияние доступного чувственному опыту мира. Не как на вещь среди «внутренних» вещей, не как на абрис моего воображения, а как на нечто существующее в реальности здесь и сейчас. При попытке исследовать образ на предмет физического существования выяснится, что он «отсутствует», но что может быть более неколебимым, нежели его существование здесь и сейчас? И это реальное отношение, в котором я с ним состою; произведение воздействует на меня, а я – на него.

Творение есть исчерпание, изобретение есть обнаружение. Создание формы есть ее открытие. Воплощая, я раскрываю. Я перевожу образ в мир Оно. Законченное произведение есть вещь среди вещей, есть сумма доступных исследованию и описанию свойств. Но для созерцающего и чувствующего оно раз за разом предстает во плоти и крови.

– Что узнают в опыте о Ты?

– Ровно ничего. Ибо Ты невозможно познать в опыте.

– Что знают о Ты?

– Только всё. Ибо о нем не знают ничего единичного.

Ты сталкивается со мной по своему произволу и милости – его невозможно отыскать по желанию. Но то, что я обращаю к нему основное слово, есть деяние моего существа, мое сущностное деяние.