Я есмь дверь… - стр. 8
Сытнее всего Баскакову и Флории было в голодном 1933-м году, так как народ тащил за горсть муки все, что мог наскрести. И он, как ответственный работник снабжения, плотно присосался к этим событиям. В ближайшем Подмосковье приемщики Торгсина принимали серебро по заниженной цене, а если расковыривали в слитках признаки переплавленных советских монет, то просто отбирали под угрозой ареста. Потом все это везли в Москву, и при ответственных работниках снабжения все это сдавали в столичных Торгсинах уже по другой цене.
В начале 1933-го года в пересчете на чистое серебро в Торгсине платили за килограмм 14 рублей 86 копеек. При перепродаже за границу государство зарабатывало на серебре значительные барыши, которые были выше, чем за продажу золота. А сдача серебра нарастала вместе с голодом. В мае-июне, когда голод достиг своего апогея, Торгсин скупил соответственно 173 и 170 тонн чистого серебра, которое пошло на укрепление окаянной диктатуры.
Флория тоже пыталась приклеиться к теме Торгсинов, ведь при них в портовых городах была практически легализованная проституция. Флория рвалась в Ленинград вместе со всей компанией. Государство прямо заставляло женщин заниматься древним ремеслом.
Работать они могли только в магазинах Торгсина и его ресторанах, и исключительно за валюту. Режим работы их был с шести вечера. Как внутри ресторана, так и снаружи было буквально нельзя пройти сквозь толпу проституток, сутенеров и спекулянтов. Кругом был предельный рационализм: «Все, что стране приносит серебро – разрешено».
И Флория скоро уедет в Ленинград, но кроме проституции она должна была исполнять поручение Ваала, которое было связано с проведением акции. Ваал собирался завязать узел, который потом будут расплетать очень долго и кроваво. Торгсин грабил голодающий народ согласно доктрине Бернарда Шоу: «кто хочет богатства и величия, тот должен грабить бедных». Голод стал следствием сверхэксплуатации деревни и ее деградации, принудительных хлебозаготовок и сплошной коллективизации. Ваал, вкушая такие радостные обстоятельства, придумал этому событию имя – Голодомор.
Он был в тонусе и готов на все, наверное, так же, как и Флория без трусов, только та была маркитантка, а этот персонаж – отштампованное на серебре божество Мамона. Уж кому, как не ему, было знать, что то, что называется человечеством, с момента своего появления на поверхности этой богом сотворенной земли всегда жило в религиозном сознании, что и помогало ему выживать в физической природе и в непрекращающейся войне с себе подобными. А в той действительности, в которой он сейчас находился, все это отвергли, написав свои собственные заветы, направленные на уничтожение религиозного сознания, то есть самих себя. Человека объявили Творцом, отобрали у него любовь и страх, и тем самым обрекли на скотскую долю. Кто не любит, у того нет выбора, а без выбора нет спасения и понимания, что он сам творит, уподобив себя Богу. Ваал, он же Мамона, намеревался на блюде принести это общество самому себе в жертву, ожидая, что они друг друга пожрут в приступе бытового людоедства.
У Баскакова начал раздваиваться кончик языка, но это только придавало ему красноречия. Сейчас он занимался тем, что всеми силами старался, чтобы на обращение буйного археолога в правительство не обратили должного внимания. Он старался эту личность объявить шизофреником. А тот пытался вытащить на свет идею отыскать серебряные рудники гетмана Мазепы.