Я есмь дверь… - стр. 18
Сегодня с утра в село опять ворвался грузовик, чтобы что-нибудь отобрать. Слышны были истошные крики, и раза два пальнули. Это называлось «изымать излишки» крестьянского труда. Похоже, они уже знали, куда идти, и тут не обходилось без наводчиков и христопродавцев. Мама, сколько было сил, обняла Машеньку и благословила: «Беги, доченька, на колхозное поле, наломай стеблей пшеницы, да стой с ними у дороги, когда эти демоны будут возвращаться, чтобы тебя увидели. А увидят – не беги, убьют. Пусть тебя арестуют и увезут. Тут шансов выжить нет». Она это сказала без единой слезинки, не было их, все выплакала. И Машенька пошла на заклание на милость чудовищу. Бежать она не могла, шла, шатаясь, на тоненьких как стебельки ножках. А две ее тоненькие косички свисали как ручейки страданий.
Девочке было 13 лет от роду. Ее увидели и, конечно же, арестовали. Связали руки и ноги стеблями еще совсем незрелой пшеницы, и закинули в кузов грузовика как свою добычу. В кузове лежали 1,5 мешка уже запревшей пшеницы и плесневелого гороха, и она – расхитительница социалистической собственности. Маша свернулась калачиком на перегнившей соломе и пыталась клевать, как воробушек, со своих тоненьких ручек, закованных жесткими стеблями, вперемешку с колосками незрелые зернышки кормилицы-пшеницы.
Ее с еще тремя подростками в тот же день осудили, и каждому дали одинаково – по три года, как малолетним расхитителям социалистической собственности. Но вечером накормили чем-то жидким, пахнущим мертвечиной. А когда еще солнышко не взошло, их повезли на телеге к месту отбытия наказания. Конвойный с винтовкой шел за телегой, а возничий в шинели красноармейца все время бубнил одну и ту же песню о пригоршне серебра. Местом доставки груза оказалась детская колония имени Розы Люксембург, которая размещалась в Иверском монастыре. Здесь Машу по физическому состоянию посчитали «дефективной» и признали правильным решение изъять ее из здорового общества. Заключение было таким: «дохлая воровка». И определена она была в учреждение особого типа для несовершеннолетних преступников, где должна была обучаться квалифицированным видам труда. Ничего более враждебного детству придумать было нельзя. Выбор был между голодной смертью и принудительным трудом.
В этом карательном учреждении Машенька и отбыла почти весь свой срок. Она все время болела, и толку от нее в решении задач социалистического строительства практически не было. От нее с удовольствием избавились, когда в трущобы коммун стали брать не только ребят, но и девочек. Так она оказалась в Болшевской трудовой коммуне им. Ягоды. Здесь Машенька чуть поправила свое здоровье и окончила семь классов. Но все это продолжалось недолго. В 1937-м году Генрих Ягода был снят с должности и арестован. Он был обвинен в связи с царской охранкой, воровстве и растратах. И пресс опустился на трудовую коммуну его имени. Начали с тех, кто появился тут по приговору суда, и у кого срок приговора истек. Их вывезли за 100 км от Москвы и выкинули у стен какого-то монастыря. Она зиму прожила приживалицей в монастыре на самой грязной работе, а к весне свалилась в горячке и потеряла память. Ее живую, видимо, постеснялись закопать, а подкинули с оказией в Москву и посадили у стены бывшего императорского телеграфа.