Я – Джек-Потрошитель? - стр. 12

– Ты неправильно меня понял, – пророкотала она, чуть отодвигаясь. – Сюрприз другого рода. Ты хотел бы прогреметь как журналист?

– Не понял… – Мои мысли были сосредоточены на другом объекте: в большом вырезе халата я разглядывал великолепную грудь девушки.

– Ну, я имею в виду – стать известным журналистом.

Тут до меня дошел смысл сказанного, я тут же потерял к разговору интерес и убрал руки с Таниных плеч.

– Каким образом?

Глаза у нее загорелись:

– Что, если я подброшу тебе сенсацию, а ты напишешь статью?

«Шла бы ты со своими сенсациями!» – психанул я в душе, однако выпятил нижнюю губу, якобы подумал и сделал вид, будто заинтересовался.

– Ну?

Слегка возбужденная, Таня встала с коленей и сказала голосом старой интриганки:

– Идем со мной!

Я уныло взглянул на часы: время позднее, а на моем счету еще ни одного поцелуя, – и без особой охоты поплелся за девушкой в прихожую. Мы прошли мимо спальни в коридор, и Таня толкнула дверь с наклеенным изображением чернильного прибора и пера на стекле. Вспыхнул свет – мы очутились в кабинете с затхлым воздухом и старомодной мебелью. Сразу у стены стоял кожаный диван с откидными валиками, у окна стоял массивный письменный стол со столешницей, обитой дерматином, возле него – два кожаных кресла с никелированными ножками и подлокотниками – все доисторическая рухлядь. Современными выглядели книжные стеллажи, которыми сверху донизу были заняты две противоположных стены. На них теснились книги, большинство опять-таки в кожаных переплетах. Кожаная комната какая-то.

– Кабинет моего отца, – сказала Таня, когда я огляделся.

– Кстати, где он? Ты еще ничего не говорила о своем родителе.

На лицо Тани наплыла тень.

– Не так давно папа умер, – ответила она грустно.

– Прости за бестактность, но я не знал.

Девушка промолвила, глядя на большую фотографию, что стояла на столе:

– Слева – мой папа, справа – его близкий друг.

Танин отец, седовласый мужчина лет шестидесяти, показался мне человеком гордым, умным, значительным. Его товарищ, судя по всему, ровесник, с аккуратной бородкой под Николая II, так же производил впечатление незаурядной личности. «Старая гвардия», – окрестил я их, но в хорошем смысле слова.

– Поздний ребенок? – Я сел на диван – пружины хрястнули и больно впились в тело.

– Для папы – может быть. Я родилась, когда ему было сорок лет, маме в то время исполнилось только двадцать.

– Я тоже не из ранних. Мои родители произвели меня на свет, когда им стукнуло по тридцать три. Впрочем, не покажусь оригинальным, если скажу, что для мужчины и пятьдесят еще не возраст.

– А между мной и мамой, мамой и папой разница в годах ровно в два десятка.

– Магическое число, коль получилась такая прелестная девочка.

Таня обольстительно улыбнулась. У некоторых женщин кокетство бывает тяжеловесным и зачастую переходит в жеманство. У Тани же все движения тела, лица – и, хотелось бы думать, души – были просты и естественны, как у непорочного ребенка. Я млел, когда мягкий локон челки падал ей на ресницы и Таня по привычке смаргивала его. Подмигивание получалось умилительным.

Девушка подошла к стеллажам по правую сторону кабинета и, встав на мысочки, потянулась к одной из книжных полок. Короткий халатик задрался на немыслимую высоту, оголив два полумесяца сводящих с ума ягодиц и узкую, в один сантиметр, полоску бикини между ними. Глаза у меня стали в два раза больше обычного. Застарелая болезнь опять дала о себе знать, горячим потоком затопила пространство от живота и ниже. Я крепче сжал сладко нывшие бедра и, как неисправный пылесос, стал с шумом втягивать воздух.