Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково - стр. 23
Этот вид памяти Ван называл «книжным» и считал его более важным для врача, чем для воина. Была еще память, которую он называл «двигательной», а я «киношной». Развивал он ее простейшим способом: он ставил меня в такие условия, что я изо всех сил старался запоминать любое его движение с первого раза. Например, целую неделю собирался показать мне какую-то «особо эффективную» технику. А надо сказать, что когда меня отдали «в науку» к Вану, мне было тринадцать лет и я верил в то, что бывает «особо эффективная» техника. Это потом я понял, что не только не бывает «особо эффективной» техники, но что на определенном уровне техника практически исчезает. Точнее, она не исчезает, она «впитывается» в человека и становится его личным мастерством. А если я мастер, то в моем исполнении любая техника эффективна. Я могу просто посмотреть человеку в глаза, и ему станет плохо от одного моего взгляда. И это не шутки, это и есть мастерство. Но тогда я постоянно надеялся, что Ван покажет мне эту самую «особо эффективную» технику. И Ван никогда не обманывал меня: в его исполнении любая технику была «особо эффективной».
Но старый хитрец показывал ее всего единожды. И он выдрессировал меня так, что к восемнадцати годам я с одного раза без всяких усилий запоминал любое, самое сложное движение. Да что там движение, у меня в голове словно была кинокамера, которая запоминала все, что было мне нужно. Был у него и «медицинский вариант» тренировки «кинокамеры» у меня в голове. Иглы сложным пациентам в первый раз он ставил сам. Я внимательно смотрел на этот процесс, а назавтра, во время следующего сеанса должен был поставить иглы уже сам. При этом следует иметь в виду, что Ван ставил игры очень быстро, его руки просто порхали. Капитан же разбирал револьвер намного медленнее. Так что после такой школы запомнить, а затем воссоздать в обратном порядке процесс разборки револьвера для меня не составляло вообще никакого труда.
Выслушав все это, капитан кивнул головой, а потом спросил:
– Но ты же делал это вслепую, на ощупь, причем прежде ты этих деталей и в руках не держал.
– Конечно, не держал, – легко согласился я, – но Ван учил меня не только иглотерапии, он делал из меня традиционного азиатского врача. Вот представь, ученик Вана ломает руку. Может, сам же Ван ему ее и ломает. Рентгена у него нет, а лечить надо. Хорошо, если перелом без смещения. А если со смещением, да еще оскольчатый? Костоправ вроде Вана или моего деда «собирает» отломки кости на ощупь. Я с детства видел, как это делает дед, и тогда это казалось мне чудом. Впрочем, это и было чудом. Когда меня начал обучать Ван, я понял почем фунт лиха, точнее, почем фунт чуда.
Чтобы научить меня этому, Ван поступал просто. Он брал небольшой, размером в два кулака, глиняный горшок и клал его в кожаный мешочек. Мешочек он завязывал и, не говоря худого слова, бил им о ближайший камень. Моя задача состояла в том, чтобы сложить обломки горшка, не развязывая мешочка. На эту науку мне потребовалось чуть меньше пяти лет. И заметь, капитан, обломки горшка по форме несравненно сложнее деталей револьвера. Так что мне собрать револьвер – это все равно что тебе выпить кружку пива.
Слушая это, О’Коннор только чесал в затылке.
– Странные вы люди, – с удивлением сказал он. – Зачем тратить годы на эту чепуху, если есть рентгеновский аппарат, есть УЗИ?