Взаперти - стр. 31
– Он напал на нас с женой! – возмутился Алексей Николаевич. – Постыдитесь собирать сплетни! Запросите лучше ростовскую полицию, они вам расскажут, как было дело. Антип Царев и с ним еще трое пытались ограбить нас. С оружием, кстати[36]. Все это есть в документах, поднимите их, а потом только говорите такие резкости.
Следователь сбился с тона, но после паузы продолжил:
– А два других брата?
– Смотрите документы, – отрезал сыщик. – Я уже понял, как тенденциозно вы относитесь к каждому факту. Торопитесь выполнить прямое указание вашего министра? Чинишко не в очередь хотите получить? И ради этого готовы топить человека, с которым много лет бок о бок выкорчевывали уголовную заразу. Эх… стыдно смотреть.
После таких слов разговор окончательно разладился. Князь Чегодаев-Татарский отказался ознакомить Лыкова с протоколами допроса сокамерников Мохова, хотя сначала и обещал это сделать. Алексей Николаевич потребовал очной ставки с каждым из пятерых. На вопрос, что говорят косвенные свидетели – тюремные надзиратели, князь ответил грубо: все будет написано в обвинительном акте, тогда и узнаете. И отпустил сыщика.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Лыков понял, что судебная система получила указание от обер-прокурора[37] посадить его за решетку.
Но не все повели себя так, как чины Министерства юстиции. Сразу после открытия следствия Лыков встретился с Филипповым. Тот по телефону попросил коллегу приехать на Офицерскую. Начальник ПСП принял статского советника не один, а пригласил на беседу своего помощника Маршалка. Полицейские отнеслись к департаментскому по-дружески. Не одного зверя вместе спеленали… Однако начало было уже привычным.
– Вы уж извините за мой вопрос… – заговорил Филиппов.
Гость тут же его перебил:
– Да знаю я ваш вопрос, Владимир Гаврилович. Все последние дни на него отвечаю. Так вот, рецидивиста Мохова я не бил. Хотел бы, поскольку есть у меня к нему счеты, но сдержался. Он ушел с допроса целый и невредимый.
На лице Филиппова мелькнуло облегчение:
– Вот и славно. Тогда, Алексей Николаевич, заявляю как на духу: мы в сыскной на вашей стороне. Теперь мне ясно, что вас оболгали. Ясно также, кто и с какой целью: обычная месть уголовных. Кайзеров и Дрига, правильно?
– Убежден в этом.
– Трое других свидетелей или подкуплены, или запуганы, или и то и другое сразу.
– И в этом убежден.
Тут влез коллежский асессор Маршалк:
– Наши чиновники ведут дела всех пятерых. Регулярно вызывают на допросы, сочиняют акты дознания. Вас, к сожалению, мы подсадить к ним в комнату не можем, вы отстранены от должности приказом министра. Но мы можем защищать ваши интересы. Негласно.
– Очень буду обязан, Карл Петрович! И вам, Владимир Гаврилович!
– К сожалению, только негласно, – подтвердил хозяин кабинета. – Что за времена настали… Тут еще перемена ветров в атмосфере. Вы попали под раздачу, вот что плохо.
Филиппов имел в виду указания, спущенные в прокурорский надзор из правительства. Коковцов решил поиграть в либерала, а остальные согласились, что теперь уже можно. В девятьсот пятом году власть едва устояла и долго огрызалась. После убийства в собственном кабинете начальника Главного тюремного управления Максимовского Минюст дал негласное распоряжение: закрывать глаза на любые жалобы из мест заключения. Туда попали десятки тысяч человек, особенно много пришло из армии. А Сахалинская каторга уже была закрыта по печальным итогам русско-японской войны. Правительству пришлось спешно создавать новые каторжные тюрьмы в европейской части России. Тюрьмы назвали централами, поскольку они подчинялись не губернаторам, а центральной власти. Их набили бунтовщиками и, желая выжечь смуту каленым железом, ввели в централах бесчеловечный режим. Никогда прежде права арестантов так сильно не нарушались. Люди умирали сотнями, их сажали в карцер, забивали до смерти, морили голодом… Заключенные жаловались в надзор, а тот молчал. Несчастные узники писали на волю, взывали к общественному мнению, требовали думских расследований, но все было бесполезно. Власть давила и давила, словно желая отомстить за пережитый испуг.