Выжившая - стр. 42

Это было непростое, но счастливое время. Родители почти не ругались, в крохотной квартирке всегда царил идеальный порядок. Отец был помешан на чистоте и раздражался, если замечал, что в доме не убрано. По этой причине у меня почти не было игрушек, к тому же в моей комнате совсем не хватало для них места. Мы были самой обычной семьей со своими трудностями и радостями, пикниками по воскресеньям, запеченной уткой на день благодарения, скромными подарками на рождество и совместными прогулками в кино или в парк по особенным дням.

Через несколько лет мама снова забеременела, и отец нашел новую работу в крупной клинике. Мы перебрались в Вашингтон, приобрели квартиру попросторнее, и именно в тот период времени я узнал о существовании Клариссы Хадсон, моей бабушки.

Кларисса успела спустить наследство после смерти мужа всего за пару лет вдовства, а когда в ее доме не осталось ничего, что можно было продать, у нее случился первый инсульт, после которого бабушка частично восстановилась, а после повторного последствия оказались гораздо хуже, и обходиться без постоянной помощи она не могла.

Уолтеру пришлось вспомнить о своем сыновьем долге. Он не настаивал, чтобы жена ухаживала за его парализованной матерью, сам ездил к ней. Иногда дважды в день. Утром и вечером. Элис предложила как-то нанять сиделку, но Уолтер сказал, что чувствует свою вину за то, что не успел попрощаться с отцом и не интересовался судьбой матери, когда та осталась одна, и будет правильнее, если он самолично возьмёт на себя заботу о ней. К тому же у Уолтера имелось медицинского образование, и он мог ухаживать за матерью лучше, чем самая первоклассная сиделка.

Кларисса Хадсон жила в пригороде, в сорока минутах езды от Вашингтона, в большом, но жутком фамильном доме с кучей комнат, темными коридорами, пропахшими плесенью, заросшим садом и скрипучими въездными воротами. Отец часто брал меня с собой и на несколько часов оставлял с бабушкой наедине, поясняя это тем, что на нее благотворно влияет общение с единственным внуком.

Уолтер закрывал меня в комнате, чтобы я не отлынивал или… не слонялся по дому. Тогда Кларисса Хадсон еще могла сидеть в инвалидном кресле, держать голову, шевелить левой рукой и ею же держать ложку и самостоятельно есть. В комнате не пахло лежачим больным, всегда было чисто и убрано, а бабушка причесана и аккуратно одета. Но для меня, неусидчивого мальчишки, эти часы наедине с седой, высохшей, полубезумной старухой, с белёсыми глазами и перекошенным ртом, из которого периодически капала слюна на белоснежный нагрудник, казались сущим адом.

Признаться, я дико боялся эту старую женщину, был уверен, что Кларисса не видит и не узнает меня, и пользы от моего присутствия совершенно нет. Я злился на отца, но не осмеливался возразить. Уолтер не был злым или агрессивным человеком, но ни я, ни мама никогда не спорили с ним. Это было невозможно. Отец говорил тихим и ровным голосом, спокойно, убедительно и сдержанно, за исключением тех моментов, когда замечал грязь в доме, неаккуратно разложенные вещи в шкафу или неопрятность в одежде. А еще он не выносил, когда мама делала макияж.

Грязное лицо – грязные мысли, любил повторять он.

Ребенком я многое не замечал и не придавал странным фактам особого значения, но потом, после случившейся трагедии, вспомнил, что лицо Клариссы Хадсон во время моих визитов всегда было тщательно накрашено и от этого казалось ещё более жутким и отталкивающим.