Выжига, или Золотое руно судьбы - стр. 25

– Партизан партизану – рознь, – заметил Збигнев. – Какие, по-твоему, мы партизаны?

Андрей-Анджей окинул их быстрым взором, но ни по вытертой и грязной форме, ни по внешнему виду понять ничего было нельзя.

– Ну, – сказал он уже гораздо менее уверенно, – думаю, вы из Армии Людовой.

– Не то, – усмехнулся горбоносый. – Мы – из Армии Крайовой…

Лейтенант почувствовал легкий холодок в груди. Вот ведь, черт, угораздило! Он был в курсе, что неподалеку от границы действует Армия Людо́ва, но то, что тут же рядом есть и отряды Армии Крайовой, об этом он не подозревал. Зато он знал, что бойцы Армии Крайовой – коллаборационисты, которые сотрудничают с немцами в тактических целях, а советских сильно недолюбливают. И вот теперь эти самые коллаборационисты вполне могли сдать его фашистам. Понятное дело, с советским бойцом, пойманным за линией фронта, фрицы миндальничать не станут. Потому что боец этот не просто боец, а, скорее всего, разведчик. Может, конечно, он и не разведчик никакой, может, совсем напротив, простой дезертир. Вот только вопрос: чего это он решил дезертировать к немцам, когда те отступают и любому дураку ясно, что дела у них из рук вон?

Збигнев, который внимательно наблюдал за выражением его лица, подошел вплотную, прихватил пальцами подбородок, поднял вверх, испытующе глядел холодными серыми глазами.

– Отвечай, кто ты есть, – велел он. – Что делаешь в расположении отряда? Зачем шпионишь? Говори, или пущу в расход!

А то так в расход не пустишь, угрюмо подумал лейтенант, но вслух этого, конечно, не сказал и решил по возможности тянуть время.

– Ладно, – заговорил он примирительно, – ладно, панове. Как на духу говорю: я не шпион, я дезертир, бежал из части.

– Куда ты бежал? – удивился Збигнев. – Тут Польша, Россия в другую сторону.

Мазур отвечал, что Россия ему и не нужна, а бежал он на родину матери, под Краков.

– Е́стэшь пола́кйем?[3] – с превеликим подозрением спросил горбоносый.

– Так, – отвечал Мазур. – Поляк по матери.

Польского толком он, конечно же, не знал, но благодаря тетке мог щегольнуть десятком-другим польских слов. Она, правда, его в этом не поощряла, говорила, что, живя в России, надо говорить по-русски, если не хочешь быть белой вороной. Сама она русский знала отлично, хотя и недолюбливала его, говорила, что это язык хлопский, то есть деревенский. Впрочем, такого мнения она была лишь о новом, советском языке, к дореволюционному языку Пушкина и Толстого никаких претензий не имела.

– Как мать зовут? – спросил Збигнев.

Мать лейтенанта звали Анна Казимировна Мазур.

– А отца?

Это была, конечно, проверка. Только что он сказал, что его самого зовут Анджей Иванович, и, если задумается хотя бы на секунду, это будет означать, что он врет. Но задумываться ему не пришлось, потому что имя он назвал настоящее, а не выдуманное.

– Иван Сергеевич, – выпалил он и добавил зачем-то: – Как Тургенева.

Поляки почему-то опять засмеялись. Это было хорошо. Веселый человек – добрый человек. То, что угрюмый сделает не задумываясь, до того веселый, может быть, и вовсе не доберется.

– Документы есть? – спросил Збигнев.

Мазур развел руками: нет документов, оставил на той стороне.

– Значит, ничего у тебя нет, – прищурился Збигнев. – А как нам знать, что ты не шпион?

Мазур только плечами пожал: зачем бы ему врать? Никогда еще глаза старшего лейтенанта не были такими голубыми и честными.