Выстрел на Большой Морской - стр. 34

– А вот что ещё сейчас на ум пришло, ваше высокоблагородие. Последний раз Пашка встречался с Мишкой в Кекинских домах!

– Это которые в Гавани?

– Те самые. И у Мишки была там постоянная квартира.

– Вот это молодец, хорошо вспомнил. Так! Даю тебе урок[22]. Увидь нынче же Пашку и скажи ему: на поруки тебя выпускают не через четыре дня, а уже завтра поутру. Это неправда; оставшиеся дни посидишь в секретной, во флигеле. Но скажешь так! А у Пашки попросишь письмо… Точно он грамотный?

– Сам удивляюсь, зная его дыролобие, но читает и даже пишет! На военной службе выучился.

– Ага. Попросишь у него письмо к Мишке. Приюти, мол, подателя сего, и пристрой к ремеслу. Так слово в слово и скажи. Имён в записке чтобы не было никаких!

Князь Мосольский долго молчал, потом глухо пробормотал:

– А как же я потом оправдаюсь?

– От чего?

– Я же не дурак, ваше высокоблагородие, понимаю, для чего такие «рапорты» пишутся. Я вам столько лет верой и правдой, а вы меня под ножи хотите подвести. Не по-божески это, ваше высокоблагородие, не по-честному.

– Да что с тобой случится? Про письмо все через день забудут.

– А не забудут! Сыскное к Мишке «демона» подошлёт с моей бумагой, заберёт его и начнёт следствие. А Мишка сразу у Канонира запросит: чего это он ему сыщика по письму подослал? У уголовных почта между тюрьмами работает исправней вашего почтамта. Моё имя-то сразу и всплывёт! Сколько я после этого проживу? Нет, не будет на то моего согласия! Не берите грех на душу, гоподин майор, я вам живой много больше пользы принесу.

Лыков стукнул при этих словах в стену. Тезавров зашёл к нему, титулярный советник шепнул на ухо смотрителю несколько фраз, тот вернулся в кабинет и сказал жёстко:

– Тебя, Кочетков, никто не спрашивает, даёшь ли ты своё согласие. Плевал я на твоё согласие! Чтоб сегодня же выдал мне нужное письмо! Иначе тебе секир-башка будет! Мишка Самотейкин в такое дерьмо вляпался, что ему, когда изловят, двадцать лет никому писать не доведётся. И в общей камере ему не сидеть, и на каторгу с партией не идти. В политику его затянул тот офицер. И светит твоему Мишке теперь одиночный нумер в Петропавловской крепости, пока он там не издохнет. Дело об нём расследуется по высочайшему повелению! Чуешь, чем пахнет? Ежели я нужную писульку не представлю – быть мне смотрителем в Верхоянской тюрьме. Ну, а ежели ты не справишь, тебя, дурака, в такое место закатают, что его и на глобусе-то ещё не нарисовали. Понял, фетюн! Встал и пошёл вон! И чтоб без письма не возвращаться!

Вечером Лыков заехал на квартиру смотрителя и тот вручил ему узкую полоску серой бумаги. На ней корявым почерком без знаков препинания было написано:

«Товаришш Мишка пишет тебе твой товаришш Пашка прими етаво челавека верной челавек со мной обок сидел чесно обогрей ево и приспосопь к ремеслу».

Обдумав как следует ситуацию, Алексей остался ею недоволен. Ну, получил он требуемую записку. Есть и наводка: Кекинские дома, в одном из которых у Мишки была когда-то квартира. И что из того? Домов этих шесть, проживают в них несколько тысяч человек, и публика всё такая, что оторви да брось… Было это не вчера. Сыщи-ка иголку в стогу сена! Главное же – сведений недостаточно. Не у того спрашивали; князь Мосольский только слухи слыхивал. Надо допросить самого Пашку-Канонира, да так, чтобы он рассказал всё до последней мелочи. Требуется вынуть громилу из Литовского замка, изолировать его на время расследования, да и самому хоть с ним познакомиться. А то спросит Самотейкин: сколько у Пашки пальцев на левой руке? А ты и не ответишь, хотя «сидел обок чесно».