Выше ноги от земли - стр. 8
– Как дела? Выспался?
– У! – без смущения кивнул Максимов, пережевывая сухое. – Мент тебя искал.
Прожевав, он рассказал, что вчера опять приходил полицейский. Он спрашивал про мальчика, про травмы, что-то записал. Все заняло минут пятнадцать.
– Такой круглый?
– Ага, круглый. Морда вот-вот треснет.
Максимов раздул щеки, хоть и без того был похож на капитана Бырдина.
– Он что-нибудь еще сказал?
– Сказал звонить, если вдруг крякнет.
Руднев поморщился:
– Если крякнет?
– Ну да, пацан… Им с той бабой что-то делать надо, которая его сбила. А если парниша помрет? Это уж другое дело, другая статья. Бабе – тюрьма, им – геморрой. Вот и держат ее пока при себе. – Максимов проглотил последний кусок бутерброда и, отряхивая пальцы, вылупился на Руднева веселым туповатым взглядом. – Я им рассказал, что все ок. Вроде успокоились.
– Как хоть зовут мальчика, они выяснили?
Максимов дернул плечами:
– Я не спрашивал.
– Надо было спросить, конечно, – вклинилась в разговор Маша.
– Чего пристали? Вон телефон ихний на холодильнике. Звоните и болтайте с ними хоть весь день.
– Интересно, почему родителей не нашли?
– Чего их искать? Алкаши какие-нибудь.
Максимов, которому лень было думать и понимать чужие беспокойства, прихлебывал чай. Работа в реанимации была для него рутиной. Негативные эмоции могло вызвать бодание со страховщиками или составление графиков отпусков – но только не пациенты.
– Почему вы так решили?
– А ты видела его? – прикрикнул Максимов на Машу. – Он весь битый. Всюду следы от ремня. Кто его порол?.. Вот парниша и утек ночью, пока мамка с папкой не проснулись. Не переживай, не твое это дело, Маруся. И ты, Руднев, не раскисай. А то чего-то прикипел к этому бандиту мелкому, – сказал он и засмеялся. – Он тебе кто?
– Что по дежурству? – спросил Руднев, поняв, что больше ничего не добьется.
– Какой род – такой приплод, – не затыкался Максимов. – Менты с ним разберутся.
День пролетел в диком темпе. Давно не случалось таких дней. В приемном – невероятная толчея. Пациенты сыпались в реанимацию, будто за дверями шла война: девочка, тяжелая политравма, падение с четвертого этажа, нестабильные переломы, ушибы, разрывы внутренних органов, спасибо, череп цел, грудничок, шесть месяцев, стеноз пищевода, остановка дыхания, потом младенец, пневмоторакс, дренаж, ИВЛ.
Когда немного стихло, Руднев навестил безымянного мальчика. Тот спал и дергался во сне. Седативные сны часто кошмарны. Теперь, когда лицо мальчика было свободно от кислородной маски, Илья мог разглядеть его подробней. Он смотрел остановившимися глазами на незнакомого ему ребенка и будто бы вновь видел сына. Вот мальчик пробудится, откроет глаза, расклеит сухие губы, и тогда Руднев скажет ему «прости», много-много раз скажет.
– Позовите, как проснется, – попросил он дежурную сестру.
– Будем переводить?
– Переводить рано. И ширмой прикройте его, чтоб не боялся.
– Илья Сергеич, он, когда очнулся, все звал кого-то и плакал.
– Кого?
– Не знаю. Мы пропофол ему дали… Панику убрали.
– А не спросили его, как звать?
– Да ну!.. – отвернулась сестра. – Он же, говорю, невменяемый пока.
После были две плановые, но смещенные во времени операции. Маша ассистировала молча. Она точно выполняла указания, не переспрашивала, но имела какой-то робкий, даже плаксивый вид. Может быть, Руднев путал робость с обидой? Но, как ему казалось, он никогда Машу не обижал. Да, бывало, прикрикивал, чтоб дело шло быстрее, но то была понятная грубость. Он разучился разгадывать человеческие повадки, ему все чаще хотелось махнуть рукой: какая разница, обида это или робость, манипуляция или честное чувство?