Выше ноги от земли - стр. 16
– Я вдруг поняла, что нам нужно отдохнуть. Когда у тебя отпуск?
– Сильно ты устала?
– Август или сентябрь было бы здорово.
«Сильно ты устала, сидя месяцами без дела? – повторил про себя Илья. – Август, сентябрь…»
– В сентябре у тебя институт.
– Я решила его бросить.
– Отлично. И что будешь делать?
– Ты сам говорил, что институт бесполезен!
– Я говорил это, когда ты в третий раз решила сменить специальность. Любой институт будет напрасной тратой времени, если там не учиться. Когда ты последний раз была на занятиях?
Саша вырвалась из-под простыни и убежала в кухню, где опять стала пить, проливая на грудь.
– Значит, не институт бесполезен? Это я бесполезна?
Как он не терпел эти моменты, когда любой шаг вел его в западню! Весь мир теперь, казалось Саше, ополчился против нее. А Илья не спешил становиться защитником и, значит, занимал сторону зла. Он все это знал, но играл свою роль. Нельзя было прервать разговор, она – ребенок, не он.
– Ты знаешь, что стоит взять себя в руки, и ты всего добьешься. Ты талантливая, умная…
– Взять в руки?!
Войдя в кухню и увидев, как она прячет заплаканное лицо и трясется мелкой дрожью, он на секунду поверил Сашиным словам, он действительно устал от бесконечных попыток вывести ее из ступора. Он устал от чувства вины перед ней, причину которого не мог отыскать. И сдавался всегда и во всем, признавая отступление единственно мудрым ходом.
– А что мы будем делать в Париже?
Она молчала, вздрагивая теперь лишь изредка. Илья развернул стул и сел напротив окна и ее силуэта, охваченного дневным светом.
– Пообещай мне, что в Париже ты не будешь грустить.
– Обещаю!
– Или хотя бы плакать.
– К-конечно…
– Или хотя бы будешь иногда радоваться… Смеяться.
Илья говорил все тише. Он засыпал, неуловимо сморенный тишиной потухшей ссоры.
Они поселились на улице Дюперре, в пяти домах от площади Пигаль. Апартаменты занимали последний этаж, и в мансардных окнах можно было разглядеть луковицу Сакре-Кёр. Она была видна всегда непрочно. Июль, предсказуемо жаркий и такой нежеланный в Париже, вдруг загудел дождем и ветром. И в этот июль они приехали налегке: небольшой чемоданчик с сорочками, тонкими платьями и балетками; из теплого был пиджачок и кашемировая водолазка, серая, как у всех француженок. А дождь сыпал не переставая, так что в первый свой вечер они считали капли на стекле и высматривали под низким небом мерклый купол базилики. Можно было выйти на балкончик, где помещалось полтора человека, – они помещались – и наблюдать пустую улицу, пустую баскетбольную площадку в колодце соседнего двора, решетки на витринах кальянных и гитарных магазинов, лакированные двери, прозрачную, как виделось с высоты, брусчатку и множество прочих мелочей, от которых розовела Сашина улыбка.
– Ну вот, ты улыбаешься!
– Я очень рада.
– Предлагаю промокнуть, но найти лучшее в округе крем-брюле.
– Только не сегодня, – застонала Саша. – Ты знаешь, как самолеты выматывают меня!
– Ты предлагаешь умереть от голода в первый же день? У меня уже кружится голова.
– Твоя голова кружится из-за страха высоты и от виски, которым ты накидался в полете.
– Я совсем не боюсь высоты.
– Да ну? А если я сделаю так?
Саша подтянулась на перилах и грудью перевалилась через них.
– Пожалуйста, опустись! – он обнял ее и отвлек от ограждения. – Пойдем в комнату, выпьем кофе. Я видел там кофемашину.