Выбор воды - стр. 27

Почтальона тоже зовут Драган, и он приедет на жёлтом велосипеде. Передаст письмо от Драгана из Ново Место, который пишет, как много яблок уродилось в этом году в его саду, яблок в этом году – уйма. Как он называет парикмахера в салоне у фермерского рынка? Драган. Она стрижёт его так же, как стрижёт Драгана из школы. Как стрижёт Драгана из табачной лавки.

Драган наклоняется надо мной – и я вижу его щетину. Светлую, как щетина его сына. Светлую, как щетина его прадеда.

В глазах Драгана нет ничего чужого. Он смотрит прямо и не сворачивает.

От Драгана пахнет сентябрьским по́том, но не таким слышным, как летом.

Озеро не наблюдает за Драганом, оно его – живёт. Спиной Драган чувствует прохладу воды, но не оборачивается, зная, что наблюдать за ней не нужно. Вода на своём месте, а ты – на своём.

– Что ты делаешь у этого озера, Драган?

Спросил он меня.

Решив убедиться, что я – не Драган, я побежала к озеру.

Примчалась к Бохиню, посмотрела в воду.

Драган.

Никогда не видела никого драганее себя.

Мы с Густавсом прилетели в аэропорт Шенефельд утром. Головной офис часто посылает нас на срочные задания вместе. Кто ещё может сорваться по первому звонку? У всех дети, семьи…

Густавс хотел жрать, но не меньше – сэкономить: выйдя из терминала, он искал кафе дешевле, чем в аэропорту, и выбирал закусочную, как квартиру. Но Германия – страна, в которой ответа не найти. Здесь появляется ещё больше вопросов.

Я предложила Густавсу приземлиться наконец в ресторане с верандой недалеко от выхода из аэропорта.

– Не ем в омни-забегаловках. Сосисками несёт, – сморщился Густавс.

– Там наверняка есть и вегетарианское меню.

– Вся одежда пропахнет. У меня новый пиджак. В апартах пообедаем. А ты чего в Вашерес не поехала? Давали двойной гонорар за срочность.

– Там нет большой воды.

– Огромное озеро Бурже недалеко.

– Времени бы не осталось туда доехать.

– С двойным гонораром я и на суше себя неплохо чувствую. Кстати, что там на контроле? Опять долго смотрели твой рюкзак. Поэтому ты любишь ездить в поездах?

– Надо было видеть их лица.

– Почему тебя всегда так долго досматривают?

– Морда у меня такая.

– Ещё какая-то вонища, кроме сосисок. Чувствуешь?

– Нет, – узнаю́ я запах из моего рюкзака.

– Дерьмо какое-то готовят…

Водитель на кремовом «Мерседесе» повёз нас в апартаменты на Schönhauser Allee. Усатый аккуратный седой мужчина лет пятнадцать назад приехал из Казахстана и обрадовался возможности поговорить по-русски.

В городе, который почти в девять раз больше Парижа, нет столичности. В июне Берлин – просторная опустевшая дача. До того расслабляешься, что максимум, на чём можешь сосредоточить внимание, – прозрачный наружный лифт в доме напротив, поднимающий высокого мужчину.

Есть города для созерцания, а не для жизни. Такие города нужно выставлять в музеях – а в них возьми и поселись люди, понатыкав мусорные баки, прачечные, парикмахерские и газетные киоски…

Берлин же с его широкими проспектами, шпети и дешёвым стрит-фудом – создан для жизни.

И если одни говорят, что Германии в Берлине не осталось, разве что в Целендорфе с его почти загородным спокойствием или Шарлоттенбурге с платановым бульваром Кудамм, то Густавс считает: Берлин с его грязными Кройцбергом, Веддингом и Нойкёльном, бычками, зассанными переулками, безумными вечеринками в Котти – и есть Германия. Впрочем, и в Пренцлауэре можно наступить на присохшее собачье дерьмо.