Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов - стр. 22

Относительно Иры[117] – я, верно, не сумела выразить членораздельно свою мысль. Не о хорошем настроении шла речь, а о том, что «она своей судьбой довольна» – так она писала. И это меня и встревожило, ибо как раз и означает, что жизнь она считает конченной. Как говорит протопоп Аввакум[118] – «кончилась жизнь, начинается житие». Я бы как раз предпочла бы, чтобы она хоть в чем-то была дочерью своей матери, которая отнюдь «судьбой недовольна» и стремится – в мечтах – «на волю, на волю, в пампасы»[119]. Девочка как раз куда глубже и сложнее, чем мне бы для нее хотелось… А сейчас их обеих куда-то перегнали, куда – еще неизвестно. А.А. скоро будет здесь, так что привет передам.

C «Лопой» получился финал вовсе неожиданный: ввиду отсутствия бумаги срок сдачи работы перенесли с 1 мая на 1 октября (это значит деньги будут в 1962 г.!) и… договор перезаключили, скинув по 3 р. со строчки, на чем и теряю 9 тысяч – которых жалко, ибо в них была свобода, передышка от переводов, можно было заняться мамиными и своими делами. Вроде сообразили, что издание получится дефицитным и сделали такой красивый номер. Очень обиделась, кинула неоконченную Лопу в сторону, пожалела о месячной неотрывной и никому не нужной работе, а главное, увы, о долгом и упорном безденежье. Стала убирать запущенный из-за Лопы обратно же – домишко, и уж не знаю, на каком сквозняке застудила плечо и руку, а уже неделю ужасно больно, съела весь анальгин, пирамеин, тройчатку, теперь добралась до слабительных и крепительных, – никакого ни с какого боку результата. Единственная прибыль в доме – кошка окотилась. Не нужно ли роскошного пушистого голубого котенка, мальчика? Зовут Космос, ибо стартовал вместе с Гагариным (которого один скоропалительный оратор по радио впопыхах всё «Гагановым» звал!). Целую Вас. Будьте, не в пример мне здоровы и умны.

Милая Анечка, спасибо за письмо – увы, отвечаю опять в телеграфном стиле, т. к. рука еще болит, хоть и менее сильно. Это, очевидно, никакая не простуда, а отцово невралгическое наследство. Я ведь сибирячка, закаленная от простуд![120] Тагор мною давно получен, еще раз за него спасибо, он, хоть и не заказной, дошел вовремя и без потерь. Жаль, что «Космос»[121] Вас не соблазнил. Он, правда, уже не «Космос», а «Бабуин» – рожица у него получается бабуинская, очень смешная; Бог весть, как его окрестят будущие владельцы. Пока им безраздельно владеет мама – Шушка, добрая, милая кошечка, только болтунья ужасная, влезает в каждый разговор со своими репликами.

Фамилии Молчановой и Тихомирова[122] ничего мне не говорят, с Сеземанами[123] – сыном и с Эйснером[124] знакома, но с последним не встречалась здесь ни разу, а с первыми вижусь очень редко и очень случайно.

Маминого портрета в Париже – до 37-го года никто не писал, с 37-го по 39-й – не знаю, не слыхала[125]. Единственный портрет – карандашная зарисовка, которую я Вам показывала, – художник Билис[126] (он же мужчина, а не женщина). Дореволюционные портреты были. Тут, в Тарусе, у меня есть скульптурный бюст[127] мамы лет 22-х, работы Надежды Крандиевской – гипсовая копия мраморного, который находится у нее.

Есть ранний портрет Натана Альтмана[128], которого – ни Альтмана, ни портрета не видела. Есть, опять же ранний, силуэт – работа действительно художницы