Вторая невеста - стр. 23
– Я отвезу вас, – сказал Федор.
Она не ответила, и они пошли к его машине…
– Я был на выставке, – заговорил Алексеев, когда они выехали из города и за окнами машины замелькали пригородные дачи и коттеджи.
Майя не ответила, пропустила подачу. Сидела безучастно, обхватив себя руками. Смотрела в окно. В черном платье, с белой полоской колье на шее.
Вокруг тянулись бесконечные поля, затянутые прозрачным туманом, густевшим на глазах. Они ныряли в низинку, и тогда фары упирались в сплошную белую стену, выныривали – и видели звезды. Туман клубился, лепя фантастические фигуры, шуршал, тянулся шлейфом и казался живым.
– Они хорошие люди, но немного шумные… – вдруг сказала Майя. Тон у нее был извиняющийся.
– Немного? – Федор едва не расхохотался. У него до сих пор звенело в ушах от рева музыки, громких голосов и ныло плечо от панибратской ладони Витали Щанского.
– Я не привыкла к… толпе, боюсь… как это называется? Боязнь толпы?
– Охлофобия, кажется.
– Вы считаете меня сумасшедшей? – вдруг спросила она.
– Нет, – ответил Федор не сразу.
– Один критик назвал меня очаровательной сумасшедшей мадам Корфу.
– Критикам тоже нужно жить.
Майя рассмеялась. Он чувствовал, что она рассматривает его.
– О моих работах вы такого же мнения?
Теперь рассмеялся Федор.
– Нет… наверное.
Он чувствовал, что ей действительно интересно его мнение, что это не кокетство или требование комплимента.
– У вас фантазия дай бог каждому, но я пока не разобрался в вашем творчестве. Во всяком случае, это сегодня востребовано…
– Вы действительно философ?
– Философ – громко сказано. Преподаватель философии будет вернее.
– Вы забыли прибавить «скромный». Какая разница? Раз вас повело в эту сторону, значит, есть мысли в голове…
Федор подумал, что сейчас она спросит о смысле жизни, но она не спросила. Помолчав, сказала:
– Востребовано, да. Но не только. Это просто совпадение. Я счастлива, когда работаю, одна в мастерской, окна раскрыты, яркий солнечный день, тишина… мои собаки рядом, даже запах краски радует… Я безмерно благодарна своему мужу за то, что мне не нужно создавать… товар, крикливо его рекламировать, участвовать или, как сейчас говорят – тусоваться… Понимаете, я просто пишу, рисую, строю без цели, без мысли, а потом иногда появляется смысл… сам по себе. А выдумки про подсознание, грань между реальностью и потусторонним, здесь и там просто эквилибристика, дань моде, иначе все, кто пишет в этой манере, считались бы психопатами. Не без них, конечно, как и везде, но таких единицы.
Федор промолчал. Он чувствовал примерно так же, но оставил свое мнение при себе. Он давно заметил, что мэтра раздражают критические замечания дилетанта, не просто раздражают, а приводят в ярость. От поклонника требуется лишь одно – восхищение. О живописи Федор мог судить в режиме «нравится – не нравится», а попытки объяснить, что хотел сказать автор, гиблое дело. Иногда ничего не хотел.
– Какой вы меня себе представляете? – вдруг спросила Майя.
И снова Федор почувствовал, что ей это интересно и почему-то важно, и нужна правда.
– Одинокой, напуганной, сторонящейся людей, – сказал он, не раздумывая, с ходу. Подумал и добавил: – Не прощающей… возможно.
– Однако… – пробормотала Майя. – Неужели это так заметно?
Федор пожал плечами и не ответил. Туман поредел – они выскочили из низинки. Светила луна. Вокруг стало светло, пусто и плоско. Потрясающе красивый двухмерный мир простирался вокруг. Дальше они ехали молча, еще раз обкатывая сказанное. Во всяком случае, Федор.