Вся наша жизнь - стр. 3
«Завтра будет солнечный день, а с утра будет туман», – подумал Жанжак, одним гибким движением почти бесшумно соскальзывая с кровати плашмя на пол. Вбитые палкой знания говорили: если что-то разбудило его ночью, то лучше было перестраховаться.
Он верил, не мог не верить своим учителям и своему немалому опыту, и поэтому жил так долго. А учили подземные учителя хорошо, вбивали знания намертво. Проснулся? Вставай! Иначе можешь получить палкой по пяткам, да больно – били ведь не жалеючи.
– Пожалеешь ты, – говаривал учителям Старый (другой, не тот, что сейчас, а тот, что умер девять лет назад). – Не пожалеет враг.
Упав на пол, Жанжак сразу перекатился в сторону, прихватив с табурета свои штаны и ремень с ножнами. Вжавшись спиной в угол, быстро и бесшумно надел их, подпоясался ремнем, все еще раздумывая над вопросом: что же заставило его проснуться? Не надевая сапог, босиком, на цыпочках двинулся к двери, зажав в правой руке удобную чуть изогнутую рукоятку длинного ножа. Крепкая дверь с вечера была заперта на тяжелый металлический засов.
Вообще-то в селе не было принято запирать двери. На тяжелый засов – брус толщиной в две ладони – запирали только ворота, и тогда каждый двор превращался в крепость, а забор к забору, двор – ко двору делали такой крепостью кварталы, на которые делилось двумя крест-накрест лежащими слегка изогнутыми улицами большое село. Дома стояли в глубине двора, окнами и дверями к воротам, а в домах на видном месте всегда лежали арбалеты, натянуть тетиву которого можно было за одно мгновение. Стрельнуть же из заряженного арбалета могла и женщина, и подросток. Умения тут большого не надо.
У Жанжака просто никакого двора не было. Дом его стоял рядом с церковным двором, почти на центральной площади, утоптанной до каменной твердости. Даже осенние дожди не могли превратить ее в огромную грязную лужу. А по краям пощади, там, где земля оставалась мягкой, где росла трава и какие-то кустики прорывались к свету, грязь все-таки оставалась. Но там с давних пор настилали всем обществом деревянные тротуары, и по ночам хорошо было слышно, как четко и твердо стучат каблуки с подковами очередной пары дружинников.
У двери он помешкал немного, а потом все же осторожно приложил ухо к щели и стал слушать, затаив дыхание. Тишина стояла над селом. Он не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. И тут Жанжака как ошпарило: все время ночью по селу ходили дружинники парами. И он слышал их шаги и негромкий разговор. А теперь уже давно не было слышно никого. Вот что его разбудило: слишком долго было тихо, слишком долго не появлялись те, кто охранял ночной покой селян. Он еще минуту постоял, вслушиваясь в тишину. Даже лягушки, которые досаждали летом своим заунывным кваканьем от маленького пруда за церковью, молчали из-за наступивших ночных осенних холодов.
«Две пары здоровых мужиков. Четыре арбалета и ножи, а кто-то и топор прихватил, наверняка», – думал он, вернувшись в комнату и лихорадочно наматывая портянки и вбивая ноги в растоптанные мягкие сапоги. Хоть и бесполезно было уже соблюдать тишину, но все равно двигался он аккуратно, стараясь не свалить в ночи табурет и не стукнуть лишний раз железом или дверью. Да и перед окном, не закрытым ставнями, старался не показываться. Хоть и ночь, темно – а мало ли что.