Вся история Петербурга: от потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - стр. 2

Золотой век императорского Петербурга пришелся на правление Александра I и первое десятилетие николаевского царствования. Именно от тех времен нам достались канонические образы города: гигантское Адмиралтейство, увенчанное шпилем; Дворцовая площадь, замкнутая зданием Главного штаба; стрелка Васильевского острова; площадь Искусств; Александринский театр и улица Зодчего Росси.

Любой тиран с замахом на всемирное господство намеревается построить столицу всего света. Например, Наполеон Бонапарт представлял себе Париж как мощный упорядоченный город, «новый Рим». Однако в 1814 году, после того как русский генерал Михаил Орлов составил условия сдачи Парижа и была принята капитуляция Франции, Наполеон очутился в изгнании: сначала на Эльбе, позднее – на острове святой Елены. От его грандиозных градостроительных планов остались, по большому счету, только улица Риволи и Триумфальная арка. В Петербурге же ничто не помешало выражать амбиции в камне и строить самые яркие образцы стиля ампир – так на французском звучит слово «империя».

Система петербургских площадей, перетекающих друг в друга, как Великие озера на границе США и Канады, могла возникнуть только при двух условиях. Во-первых, нужна была сильная авторитарная власть, которая обеспечивала почти тотальный контроль за обустройством города. Без нее самый центр оказался бы застроен более плотно и хаотично. Во-вторых, что-то подобное можно было реализовать только на больших свободных пространствах, которых не было в центрах старых городов Европы. Петербургские площади словно картины в раме. Зритель будто находится на полотне и смотрит на раму – фасады дворцов и государственных учреждений, символизирующие могущество империи. Исаакиевская перетекает в Сенатскую, та – в Дворцовую. Площадь Ломоносова сменяется площадью Островского, площадь Островского – площадью Искусств, площадь Искусств – Манежной и Конюшенной. Эта могучая «административная» красота окончательно сформировалась примерно ко времени смерти Пушкина – в конце 1830-х годов.

То, что происходило с Петербургом сразу после, долгое время казалось чем-то противоположным процессу застройки строгой имперской столицы. Распланированные еще в XVIII веке огромные территории стали быстро заполняться частными доходными домами, что называется, на любой вкус и кошелек.

Гете говорил, что архитектура – застывшая музыка; однако стоит признать, что музыка бывает разная. Есть Бетховен, Чайковский, Сибелиус, а есть Джон Леннон, Алла Пугачева, ансамбли народной песни. Архитектуру Петербурга второй половины XIX и первых лет XX века можно сравнить скорее с популярной музыкой, которая отражает предпочтения среднего, часто не особенно эстетически искушенного человека. В ней много пестроты и, как говорил Василий Розанов, «человеческой грязцы». Многие современники видели здесь драму. Казалось, массовое строительство несдержанно украшенных домов ничего не оставит от впечатляюще строгой столицы.

Со временем выяснилось, что два города, имперский и обывательский, прекрасно сосуществуют друг с другом. Классические площади делают город эффектным, а доходные дома – приспособленным для жизни. Бесконечные коридоры похожих друг на друга, по большей части не выдающихся зданий составляют обаяние Петербурга не меньше, чем Зимний дворец.