Встречный бой штрафников - стр. 15
– Я, товарищ старший лейтенант, как тот старый коняка, который боится стрельбы. Болезнь такая. Организм не позволяет. Вы уж поймите меня правильно. – Так объяснил Воронцову как-то в землянке, когда они остались одни, свои особые обстоятельства Гиршман.
Если бы такое случилось с кем-нибудь из его солдат, сержантов или взводных, Воронцов тут же ходатайствовал бы о переводе такого горе-вояки в нестроевую часть. Но старшине в бой не ходить. А снабженцем он был хорошим. И в батальоне, зная оборотистый характер Гиршмана, его умение любое дело выкрутить в свою пользу, а следовательно, в пользу Восьмой роты, Воронцову откровенно завидовали.
Иногда на морковный чай из объемистого пятилитрового чайника связиста Добрушина попадала и санинструктор Веретеницына. Тогда разговор за столом получался несколько иным, не то чтобы совсем уж сдержанным, но все же с поправкой на присутствие женского контингента, как заметил однажды младший лейтенант Малец.
Когда случалось продолжительное затишье, к Воронцову приходил Иванок. Чаще всего – вместе с Кондратием Герасимовичем Нелюбиным. То письмо из дому принесет, то какую-нибудь весть из разведотдела полка. Однажды похвастался:
– Снайперскую винтовку обещали выдать.
– Не нужна она тебе, – настороженно заметил ему Воронцов.
– Это теперь тебе она без надобности, – усмехнулся Иванок. – Ты теперь на роте. Большое начальство. На нейтралку с винтовкой не поползешь. А мне в самый раз.
Вспомнился разговор с Радовским. Георгий Алексеевич человек наблюдательный. Сказал однажды на озере:
– Смотрю на Иванка. Хороший человек из него может получиться. После войны. А может и не получиться. Иванок, как и я, – порождение войны. Но он все же другой. Со мной все ясно. А вот парня надо спасать. Нельзя ему больше на войну. Он не должен убивать. Очень опасный возраст.
– Вы же знаете, его уже не удержать.
– И все же попробуй. Ты для него очень много значишь. Тебя он может послушать.
– Иванок для себя все уже определил.
– Если он окажется на передовой, у него три пути. Два основных, наиболее реальных. Третий – возможный. Первый: погибнет. Второй: вернется с войны законченным негодяем, для которого убить человека – плевое дело. Даже вне войны. Эта преграда рушится легко. Но есть и третий: он сделает карьеру, развивая в себе именно эти качества – хладнокровие, расчет, отсутствие брезгливости там, где другого скрутит всеми судорогами. Беспощадная жестокость к себе и другим. Я же вижу, как он реагирует на след Кличени. Как только почувствовал, что Кличеня здесь, и он уже сам не свой. Такие, как Иванок, убивают неосознанно, испытывая при этом такие сложные чувства, что, если бы мы, люди пожившие, заглянули в это время в их души, то ужаснулись.
– Чему? Тому, что это допустили?
– В том числе. Мы воспринимаем войну, смерть на войне, от пули или штыка, как жестокую необходимость на пути к миру и гармонии. При этом совершенно определенно осознаем, что когда-нибудь все это закончится. И в сущности-то и убиваем, чтобы поскорее все закончилось. Как ни чудовищно это может прозвучать. Таким же, как Иванок, важен процесс. Они живут сегодняшним. Они не обременены мыслью о том, что сегодняшняя кровь – это плата за мир, который будет потом, после окончания этой бойни. Они более раскованны, чем мы. Вот откуда взялась мечта Наполеона: дайте мне армию пятнадцатилетних, и я покорю весь мир. Он это знал, их беспощадность и раскованность.