Встречи с замечательными людьми - стр. 5
Поняв это и испытывая около получаса состояние, которое Молла Наср-Эддин определяет словами: «чувствовать-свое-полное-до-волос-включительно-сидение-в-галоше», я сначала готов был примириться и решил составить вновь всю эту главу. Но после, когда, продолжая автоматически вспоминать всякие отдельные фразы из моей рукописи, в моей памяти между прочим воскресло то место, где – в целях объяснения, почему я с первой же главы моих писаний с беспощадной критикой отнесся к современной литературе, – приводилась речь одного пожилого персидского интеллигента, слышанная мною еще в моей ранней юности, которая по моему мнению как нельзя лучше характеризовала настоящее значение современной цивилизации, я счел невозможным лишить читателя как по этому поводу высказанных, так и вообще всяких других, так сказать, «мастерски-зарытых» мыслей в этой форме моего прежнего изложения, именно таких мыслей, которые для всякого читателя могущего расшифровать их, могут явиться в высшей степени ценным материалом для правильного понимания мною предрешенного к разъяснению в обоих последующих сериях, и сделаю их доступным достоянием всякого «ищущего-истину» человека, еще не совсем потерявшего способность здраво мыслить.
Вот это самое соображение и принудило меня всячески обдумывать, как именно сделать так, чтобы, не лишая читателя всего этого, в то же самое время употребленная мною раньше форма изложения могла соответствовать требуемой теперь форме изложения, после сделанных, как я сказал, больших изменений в книгах первой серии.
Такая резкая разница между изложенным мною тогда и требующимся теперь написать получилась оттого, что в начале этой моей вынужденной новой профессии, в течение почти двух лет, я все писал в первой редакции, т. е. когда я писал все как конспект могущий быть понятным мне только лично, с таким расчетом, чтобы весь предрешенный мною к распространению материал изложить в тридцати шести книгах и каждую книгу посвящать какому-нибудь одному специальному вопросу.
На третьем же году, когда я всему мною конспективно набросанному начал придавать уже такую форму изложения, которая была бы понятна другим, хотя бы пока что специально приучившимся к, так сказать, «отвлеченному-мышлению», то я – вследствие того, что у меня за это время увеличился навык в смысле умения, во-первых, скрывать серьезные мысли в завлекательной, легко воспринимаемой внешней форме, а во-вторых, делать всякие мысли, мною именуемые «только-с-течением-времени-ощутимые», вытекающими от других обычных, свойственных мышлению большинства современных людей, – с этих пор и изменил бывший до этого у меня принцип добиваться осуществления поставленной себе в писании цели «количественностью», на принцип достигать того же «качественностью-писаемого»; и все это конспективно набросанное начал излагать уже с расчетом распределить его в трех сериях, с таким намерением, чтобы уже по окончании подразделить каждую на несколько соответствующих томов.
Я так глубоко в этот день задумался может быть еще и потому, что в моей памяти было свежо написанное накануне мудрое изречение, советующее всегда стремиться к тому, чтобы «и-волк-был-сыт-и-овцы-целы».
В конце концов, когда начало вечереть и снизу знаменитая фонтенебловская сырость начала через посредство моих «английских-душ» воздействовать на мое мышление, а сверху разные миленькие Божьи творения, именующиеся «маленькие-птички», стали чаще на моем совершенно «гладком» черепе вызывать «охлаждающее-ощущение», в моем общем наличии возникло смелое решение не считаться ни с кем и ни с чем, а просто нравящиеся лично мне отрывки из этой рукописи, предназначавшейся прежде как вступление к одной из тридцати шести книг, приложить теперь – только немного, как говорится, отшлифовав, – к этой первой главе второй серии, вроде, как бы сказали настоящие патентованные писатели, «побочных-мыслей», и потом только, уже строго придерживаясь предрешенному мною в писании этой серии принципу, продолжать дальше.