Встречи и расставания - стр. 4
– И не только тебе, – строго отозвалась Кира Евсеевна. – Чёрт знает что… Довели матушку-природу, доигрались в прогресс…
Гурьев окинул взглядом горизонт: падающая изморось на глазах таяла, унося короткую прохладу, песчаные барханы вновь упирались в иссушенное небо, поддерживая ослепительное испепеляющее солнце.
– Не нравится мне это, – вполголоса произнёс Сирош, и Гурьев кивнул, доверяя его опасениям.
– Надо идти, – сказал он, заражаясь от Ирочки Беловёрстовой беззаботностью неопытности.
Солнце уже выпарило влагу, сделав песок вновь горячим. Гурьев опять шёл впереди, остужая следы для идущей за ним Нади, как та – для Ирочки Беловёрстовой, а та, в свою очередь, – для Еремея Осиповича, и дальше – для Киры Евсеевны, Войковой, Сироша…
Когда первому становилось больно, они менялись. И так много раз, пока спустя несколько часов, а может быть и дней, не увидели песчаные стены, колючее серо-зелёное пятно, и только убеждённость Сироша заставила их поверить, что это не мираж.
Они напились вдоволь и вдоволь выспались. Тогда Гурьев понял, что это был третий день, и решил на этот день остаться у колодца. Выспавшийся и сытый от воды, он тем не менее чувствовал себя уставшим.
И смертельно уставшей показалась сама себе в этот день Ирочка Селивёрстова.
Палатка стояла за песчаными стенами и колючим кустарником, в приподнятых её сторонах гулял ветерок, от колодца иногда тянуло влагой, но Ирочку Беловёрстову это не радовало. Она лежала под пологом и наблюдала, как Надя бродит возле выступаюших из песка стен, Еремей Осипович беспрестанно обливается водой, впитывая её кожей, словно иссохшей коричневой губкой, Кира Евсеевна записывает в толстенную тетрадь свои впечатления, или, может быть, научные выводы, Войкова пытается из таблеток сухого спирта и прутиков кустарника разжечь костёр, а Гурьев и Сирош поодаль о чём-то беседуют.
– Этого колодца я не знаю, – говорил Сирош.
– Сбились?
Сирош кивнул.
– Куда идти, знаешь?
Сирош кивнул, но не сразу.
Надя наклонилась, что-то разглядывая.
Словно здесь ещё что-то могло быть.
Вдруг в глазах Ирочки Беловёрстовой и она, и Гурьев, и все остальные поплыли, стали отдаляться, колыхаясь в потоках восходящего тепла, и она вскрикнула, потому что надеялась и боялась, что этот поток поднимет лёгкую Надю и унесёт её далеко-далеко… Она стала напрягать глаза, пытаясь удержать взглядом того, кто был ей дороже всего, но душная, изгибающая её тело волна накатывалась откуда-то снизу, и её стало рвать… Потом она увидела Гурьева совсем рядом и обрадовалась этому.
Глаза у него были испуганные:
– Ирочка, миленькая, что с тобой?
– Пусти-ка. – Войкова оттеснила Гурьева, бесцеремонно подняла Ирочкин подбородок, оглядела лицо. – Фу-ты, а я уж думала, нагуляла девка от вас… – Окинула оценивающим взглядом всех, включая побледневшего Еремея Осиповича, и заботливо спросила: – Может, отравилась чем? А то, может, того, период такой, бывает…
– Что же ты, девонька? – присела подле Ирочки Кира Евсеевна. – Перегрелась… Ничего. Сейчас компрессик – и поспать…
Она обмакнула в протянутую Надей кружку бинт, положила на лоб Ирочке, и та неохотно прикрыла глаза, обижаясь на самоё себя и борясь с новым приступом…
Её рвало ещё несколько раз, и намеченный на вечер выход пришлось отложить.
Гурьев с Сирошем всё же собрали рюкзаки, готовые в любую минуту вновь уйти в пески.