Всех скорбящих Радость (сборник) - стр. 24
– Ответчица, вы подтверждаете слова истца? – спросил я.
Она опять хотела ограничиться кивком, но затем вспомнила мое замечание и вдруг ответила страстно и напористо:
– Подтверждаю! Это мы виноваты в смерти нашей единственной дочери! Я дала ей деньги на такси, а он – он САМ вызвал по телефону эту проклятую машину. Мы САМИ ее убили!
Все, в общем-то, сразу стало ясно: неизжитое горе… Я подумал, что, возможно, семью еще может спасти хороший психотерапевт, а не судья. Я тут же решил, что суд надо будет отложить и посоветовать истцу попробовать полечить свою супругу. Но пока что процесс следовало продолжать, и я задал следующий вопрос:
– Я понимаю, что первое время вы оба находились в шоке и потому не могло быть речи о супружеских отношениях. Но потом вы, истец, пытались их возобновить?
– Да, пытался и не раз. Я думал, что это может помочь нам обоим пережить наше горе.
– Супруга не пошла вам навстречу?
– Нет. Она возмущенно отвергала все мои попытки.
Ответчица и сейчас подняла на мужа глаза и глядела на него именно с возмущением и укором. Почему-то с осуждением на истца уставились и обе ее подруги или родственницы: похоже, они полностью ее поддерживали в этом вопросе, хотя, казалось бы, им-то что за дело?
– Простите, но вы спали вместе, в одной постели? – спросил я.
– Да, спали. Целый год после смерти дочери и еще немного… Два месяца, если говорить точно. Все это время жена ни о чем, кроме гибели Маши, не могла и не хотела говорить. Мы никуда не выходили из дома, не бывали ни в кино, ни в театре, сами не ходили в гости и никого не приглашали к себе. Жена даже телевизор не разрешала включать. Комнату дочери она превратила в музей ее памяти: оставила там все так, как было при жизни Машеньки, только пыль иногда вытирала. Она увеличила все Машины фотографии и развесила по стенам ее портреты. Каждое утро начиналось с того, что она молча подымалась с постели и шла в комнату дочери. И днем часто туда уходила плакать, а иногда и ночью… Я все надеялся, что это пройдет, что в конце концов жена придет в себя и все наладится. Я ждал, что ей станет легче после годовщины. Не стало…
При этих словах ответчица горько усмехнулась. Соседка слева погладила ее по руке, а соседка справа громко фыркнула.
– Ничего не изменилось и через год?
– Через год и два месяца изменилось. Я перешел спать в гостиную, на диван…
Ну что ж, его можно было понять. Но я задал еще один вопрос, и как сразу же выяснилось, роковой:
– А что послужило поводом к тому, что вы стали спать отдельно от супруги? У вас был перед этим какой-то серьезный разговор на тему супружеских отношений?
– Нет, разговора такого не было. Другое было…
– Что именно?
Истец глубоко, громко вздохнул и нерешительно поглядел на ответчицу.
– Я решил, что об этом надо сказать. Но это так трудно!
– Это имеет отношение к сегодняшнему процессу?
– Да, имеет.
Ответчица явно знала, в чем дело: теперь она с нескрываемой ненавистью глядела на бывшего мужа, сжимая кулаки, а соседки держали ее за предплечья, будто опасались, что она может броситься на него.
– Расскажите суду, что именно случилось через год и два месяца после смерти вашей дочери?
Он вздохнул еще раз и начал:
– Вы видите, я ношу очки. Без них я слеп, как крот. Однажды утром, проснувшись, я не обнаружил их на тумбочке возле кровати. Я лежал один, жена уже встала и ушла, как обычно, в комнату Маши. Я пошарил у себя под подушкой и ничего не нашел. Тогда я почему-то полез под подушку жены – машинально, спросонья, – и там моя рука наткнулась на что-то твердое. Я приподнял ее подушку – и под нею увидел окровавленную сумочку Маши в пластиковом пакете. Оказывается, она год и два месяца лежала рядом с моей головой, а я спал и ничего не знал.