Всё зло земное - стр. 31
– Тебе-то что? Женюсь – станешь как сыр в масле кататься.
– Как сыр, говоришь, в масле… – протянула лягушка. – Да я и теперь как сыр в масле. Чувствую, сила возвращается. Вот-вот – и человеком смогу…
Не слушал её Иван; глядел в окно, думал о своём:
– Меня обсмеют да утихнут, не впервой сын царский чудит.
– Пожал плечами, улыбнулся слабо, что-то припоминая. – Выделит батюшка нам хоромы, уедем туда. А как гонцы царские отойдут, ты – в болото, я – куда глаза глядят. Вот и вся выгода.
– На что тебе уходить? – спросила лягушка. – Чем с царём плохо?
– Не могу я тут. – Иван скривился, подкинул в огонь полешко. – Видеть не могу мачеху, по матушкиным покоям расхаживающую. И батюшку видеть не могу: околдовала она его, воли лишила. Разве ходил он такой сумрачный, разве боярам на откуп отдавал и град, и царство, разве глядел так чёрно, так пусто? Не помню такого раньше, зелёная. Разве что когда матушка умерла… А теперь что ни день, то тучи сгущаются над дворцом. Над всем царством нашим.
Лягушка спрыгнула с лавки, поползла к печи. Устроилась у огня, спросила:
– А ты, значит, бежать от этого собрался? Царский сын, наследник, и вотчину свою бросить хочешь?
– Я на тебе затем женюсь, чтоб от наследства этого избавиться. Не нужно мне царства. Только батюшка этого никак в толк не возьмёт. А братья, сыновья Гневины, куда лучше меня справятся.
Лягушка помолчала. Плясали искры, вспыхивали и гасли. Шла со двора тьма.
– Так вот, значит, и отступаешься. Не хочешь венец носить.
– Отступаюсь, – кивнул Иван. Встал, подошёл к двери. – Не хочу.
Положил ладонь на тёмные доски, обернулся на лягушку:
– Из светёлки не вылезай, затопчут ещё ненароком. Я в конюшню пойду, Сметка покормлю. Да и батюшка звал: что-то ему надобно, что-то хочется от меня. А я ничего не хочу… Ничего не хочу, зелёная.
Шагнул Иван в просторную горницу, ступил на порфировые[81]плиты. Стража тотчас сомкнулась за спиной, затворила двери. Притихли бояре. Тут уж были и Драгомир, и Ратибор, а царь сидел, опустив голову, будто венец к земле клонил. Тишина стояла: ни вороньего грая[82], ни гомона не долетало сквозь слюдяные окна.
Царь исподлобья глянул на Ивана. Проронил угрюмо:
– Свадьбу, раз условия такие ставишь, устроим, да поскорей, чтоб слухов наплодить не успели. Чтоб не говорил народ, что я от сына родного отрёкся по злой судьбе.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Сватов засылать не станем: не к кому с невестой такой засылать.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Во дворце жить после хотите али выделить вам другой? Али целый город подарить могу: Сини́чье али Глаз-Город?
– Как тебе угодно будет, батюшка. Как с руки станет – так и делай, а я мудрости твоей доверяю.
Тяжело поднялся царь. Вскинул посох, замахиваясь.
– Глумишься?! Куражишься надо мной?!
– Незачем вам уезжать, – раздался из тени негромкий голос. Царица выскользнула из-за трона, ласково взяла Милонега под локоть. – Живите тут, с нами рядом. Иван и без того по лесам, по болотам больше года бродил. Надо ли со двора отчего опять уходить?
Глянул Иван в царицыны очи. Ознобом пробрало до самого нутра, будто градом побило, будто самый холодный дождь изнутри вымочил. Царь опустился на трон, выронил посох. Произнёс с натугой:
– Верно матушка говорит. Выделю вам Лебединые палаты со всей челядью. А свадьбу в Красных хоромах сыграем. До тех пор, если что понадобится тебе али невесте твоей, дай знать. Да в народ её больно не води.