Все пули мимо - стр. 23

Увял Корень по счёту раз. Дошло до него, что я его уловку просёк, и, как рентгенолог, его, падлу, насквозь вижу.

– Да-да… – бормочет, а щека у него дёргается мелко-мелко так, будто желе на вилке. – Непременно…

– Ну, если меня понял, то свободен, – отпускаю его, словно грехи прощаю. – Ребят позови, «зарплату» получать.

И как он последнюю фразу услышал, даже не знаю, так как стартанул при слове «свободен» что твой стратегический перехватчик по команде «час 0» – с четырнадцатикратной перегрузкой и переходом звукового барьера на месте старта. Но ребят мне самому приглашать не пришлось – передал-таки он мою просьбу, – и они по очереди стали заходить за «капустой». Врёт, наверное, что-то физика о скорости звука…

Конечно, сегодня можно было устроить и «расслабуху», но завтра предстояло новое дело с Сашком, а похмелье у меня обычно зверское. Литра не хватает, чтобы в себя прийти, да и какой из меня тогда «работник»… Так что ребята пошли «расслабляться» без меня, а я поехал в город, зашёл в детский магазин и накупил Пупсику гору шмоток – хватит ему в драных опорках шастать.

Возвращаюсь домой, дверь открываю, и прямо с порога запахи обеда так в нос шибают, что коленки подкашиваются. Чуть нокдаун не получил, ибо только сейчас и понимаю, насколько проголодался – оказывается, весь день-то ничего не ел. Во как работа выматывать может – глядишь, скоро совсем пролетарием стану.

С кухни Пупсик выглядывает, в улыбке цветёт, приглашает:

– Кушать подано, Борис Макарович!

Бросаю свёртки в прихожей, снимаю куртку, шустренько мою руки и бегом на кухню.

Батюшки-светы, словно в кабинет какого шикарного ресторана попал! Сервировка – что на званых обедах, которые в кино только и увидишь, а уж яства, что Пупсик сварганил да по посуде красиво так разложил, я нигде не видел. Разве в книге «О вкусной и здоровой пище» сталинских времён. Но там они на картинках – как говорится, видит око, да зуб неймёт; а здесь – вот они, и такие умопомрачительные запахи источают, что у меня, как у собаки Павлова, полный рот слюны вмиг набежал.

Пупсик мой споро на табурет взгромождается и мне советует:

– Присаживайтесь, Борис Макарович, и извольте откушать что бог послал.

Глянул я мельком на него, и оторопь меня взяла. Рубашечка на нём хоть и чистая да опрятная, но столько на ней заплат разноцветных, что и не поймёшь, из какой она материи на самом деле была сшита. А штаны «хабэ»-шные уж и цвет от линьки потеряли. Ни хрена себе «натюрморд» получился!

Сглатываю слюну, но за стол не сажусь.

– Так не пойдёт, – говорю. – Идём-ка в комнату.

– Это что – туда всё переносить? – не понимает Пупсик.

– Нет. Ужинать здесь будем, но позже.

– Так остынет всё! – обижается он.

– Не успеет, – бурчу я и по новой сглатываю опять набежавшую слюну.

Захожу в комнату и начинаю свёртки потрошить да шмотки на кресло бросать.

– Переодевайся! – командую.

– Это… всё мне?! – деревенеет Пупсик.

– А кому? – усмехаюсь. – Мне тут ничего и на нос не налезет.

Начинает он переодеваться, но медленно так это, я бы сказал, торжественно: щупает всё, нюхает, разве на зуб не пробует, а сам жмурится и даже похрюкивает от удовольствия – словно ритуал какой совершает. А у меня такое чувство, что майку и трусы он в первый раз в жизни на себя натягивает.

Всё я ему по росту угадал, кроме рубашки. Про горб совсем забыл – вот она на груди и не сошлась. Но Пупсик ничуть не расстроился, свитер на неё натянул, воротничок поверх него выпростал и в улыбке блаженной расплылся. Ну а как в зеркале себя увидел, так и застыл в счастливом обмороке, что невеста в прошлом веке перед венчанием. Денди из него великосветский, естественно, не получился, да и где такого портного найдёшь, чтобы ему смокинг на приём к королеве согласился пошить, но выглядеть Пупсик стал вполне прилично. Или, как там в начале века говаривали, чтобы мозги запудрить, – импозантно. Как понимаю, это слово придумали специально, чтобы скрасить жизнь уродов. Мол, вы на нас ещё то впечатление производите.