Всё о Манюне (сборник) - стр. 57
Он посыпался на нас мелким колючим дождем.
– Ух ты! – заволновались мы и побежали за новой порцией песка.
Через несколько минут нашими общими стараниями воздушные облака взбитой белой шерсти превратились в серые нечесаные лохмы.
Потом, естественно, вернулась Ба. Зашла во двор с благодушной улыбкой на лице и увидела нас посреди свалявшейся шерсти.
И сказала «господибожетымой».
И судьба протрубила в рог Гьяллахорна, и нагрянул магический день Рагнарек.
Сначала Ба вытащила нас из грязных комьев и отлупила длинной тонкой палкой, которой она выбивала шерсть. Было очень больно, я извивалась как уж на сковороде и умудрилась-таки вырваться и убежать подальше, воя от боли. Ба не стала меня догонять, она взялась за Маню.
– Аааааааааа, – орала Маня не сбавляя обороты, – ааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!
Потом она тоже каким-то чудом вырвалась, пролетела мимо меня и проорала на ходу:
– Нарка, быстро в погреб, она нас убьет!
И я припустила за ней.
Мы вбежали в погреб и захлопнули дверь. Изнутри погреб запирался на большой железный крюк. Мы накинули его дрожащими руками и всем телом привалились к двери.
– Откройте! – заколотила в дверь Ба.
Мы тихонечко поскуливали, потирая ушибленные места.
– Или вы откроете дверь, или останетесь здесь навсегда! – протрубила Ба.
Мы молчали в тряпочку, сердца наши бились так громко, что слышно было, казалось, на всю округу.
– Замурую заживо! – Трубный глас Ба проник во все щели погреба и скрючил наши души.
Мы не совсем поняла смысл угрозы, но дружно заревели – было ясно, что ничем хорошим это «замурую заживо» не закончится.
– Кому сказано, открывайте, – задергала дверной ручкой Ба, – открывайте, а то хуже будет!
Мы заплакали еще громче.
– Ладно, – выдохнула огнем Ба, – лейте дальше ваши крокодильи слезы, но выйти отсюда вы не выйдете!
Нам было слышно, как она что-то волокла к двери, осыпая нас проклятиями и приговаривая про «мамэс милх». Потом наступила тишина. Стало ясно, что Ба чем-то загородила дверь и ушла.
Погреб был темным и холодным. Единственное маленькое окошко, которое выглядывало на улицу, было зарешечено. Когда глаза привыкли к темноте и мы начали различать предметы, нам стало еще страшнее, потому что казалось, что со всех углов на нас пялятся жуткие чудища.
И мы разревелись уже на законных основаниях.
Сначала мы плакали потому, что нам было больно, холодно и страшно. «Вот, оказывается, что такое "замуровать заживо"», – сквозь рев делились мы друг с другом свежеприобретенными знаниями. Потом нам захотелось в туалет по-маленькому, и мы ревели от обиды, потому что пришлось писать в углу, на беленький песочек, оставшийся после ремонта. При этом страшнее всего было сидеть голой попой на корточках – а вдруг из-за спины вынырнет длинная когтистая лапа и потащит нас в потусторонье? Поэтому, когда я сидела на корточках, Манька держала меня за руку, а когда она села писать, то я вцепилась ей в руку.
Потом мы оплакивали нашу тяжелую судьбу в зарешеченное окошко в надежде на то, что кто-нибудь пройдет мимо и вызволит нас из заточения. И если я дотягивалась ростом до окна, то Манька безнадежно маячила внизу. Чтобы она тоже могла явить миру перекошенное от горя и страха лицо, пришлось притащить кадку с рассолом для сыра. Манюня взобралась на кадку, и мы дружно заголосили в окно.