Все люди смертны - стр. 37
Год спустя дворяне Кармоны, вновь надев тяжелые доспехи, пустились вскачь по равнине: нанятые изгнанниками генуэзцы вторглись на их земли. Наемники разгромили наше войско, Пьетро Абруцци прикончили ударом копья. В правление Орландо Риенци Кармона сделалась вассалом Генуи. В начале каждого сезона, каждые три месяца, повозки, груженные золотом, отъезжали от центральной площади, и мы с затаенным гневом смотрели, как они удаляются по дороге, ведущей к морю. Ткацкие станки в сумрачных мастерских стучали день и ночь, а горожане ходили босые, в заношенной до дыр одежде.
– Неужто нельзя ничего сделать? – спросил я.
Мой отец и Гаэтано д’Аньоло молча помотали головами; на протяжении трех лет я что ни день повторял этот вопрос, и ответ не менялся. Наконец Гаэтано д’Аньоло улыбнулся.
– Кажется… – сказал он, – кажется, можно кое-что предпринять.
Под камзолом Орландо Риенци носил кольчугу; дни напролет он проводил у зарешеченного окна своего дворца, а выходил оттуда лишь в сопровождении двадцати телохранителей; приготовленное для него мясо и вино, налитое в его кубок, прежде пробовали слуги. Воскресным утром во время мессы (сопровождавшие Риенци солдаты были подкуплены) четверо юношей прорвались к правителю и перерезали ему горло. Это были Джакомо д’Аньоло, Леонардо Ведзани, Лодовико Палайо и я. Тело убитого выволокли на паперть и бросили толпе, которая растерзала его под звуки набата. На улицах Кармоны внезапно появились вооруженные горожане. Генуэзцы и их сторонники были казнены.
Мой отец отказался от власти, и мы поставили во главе города Гаэтано д’Аньоло. Это был человек честный и благоразумный. Он втайне договорился с кондотьером Пьетро Фаэнцей, и его войска вскоре выстроились под стенами Кармоны. Опираясь на отряды наемников, мы без страха поджидали генуэзцев. Впервые в жизни мне предстояло принять участие в настоящей мужской битве. Мертвые не воскреснут, побежденные в беспорядке побегут с поля брани, каждый мой удар послужит спасению Кармоны. В этот день я был готов погибнуть с улыбкой на устах, уверенный в том, что моя жертва обеспечит родному городу счастливое будущее.
Несколько дней на перекрестках сияли победные огни, народ плясал на площадях, а процессии обходили крепостные стены, распевая «Те Deum»[3]. Потом ткачи принялись ткать, нищие выпрашивать милостыню, а водоносы сновать по городу, сгибаясь под тяжестью бурдюков. На разоренной равнине пшеница не уродилась, и народу пришлось есть черный хлеб. Горожане облачились в новые одежды, обули башмаки. Прежних управляющих сместили, но иных перемен в Кармоне не замечалось.
– Гаэтано д’Аньоло слишком стар, – нередко твердил мне Леонардо Ведзани, сгоравший от нетерпения.
Леонардо был моим другом; он превосходил всех в состязаниях, где требовалась сила, и я чувствовал, что в нем есть частица сжигавшего меня огня. Однажды вечером во время устроенного им пира, куда мы все были приглашены, мы захватили старика Гаэтано и заставили его отречься от власти. Он отправился в изгнание, а его сын и Леонардо Ведзани взяли власть в свои руки.
Народ, уже ничего не ждавший от Гаэтано, с радостью встретил рождение новых надежд. Старые чиновники были замещены новыми людьми, и площади вновь огласились праздничным шумом. Была весна, на равнине цвели миндальные деревья, и небеса еще никогда не казались столь синими. Я часто скакал на коне по холмам, простиравшимся до горизонта, и смотрел на раскинувшуюся передо мной до самой дальней линии синих холмов зеленовато-розовую ширь. Я думал: за этим холмом есть другие долины и другие холмы. Потом я глядел на возвышавшуюся на скалистом утесе Кармону, ощетинившуюся восемью горделивыми башнями: здесь билось сердце огромного мира, и вскоре моему городу предстояло исполнить свое предназначение.