Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 68

– Я знаю. Ладно, идите, я сейчас подъеду. Через полчаса подъеду.

– Так мне вас ждать? – Генриетте очень не хотелось ждать.

Старческая любовная лихорадка. Старческое обжорство. Кора сдает первой, напомнила себе Петрищенко.

– Нет, – сказала она, – идите. Телевизор только выключите и идите. Я скоро буду.

Она положила трубку и задумалась. Позвонить Лещинскому? Вроде и смысла нет.

Не обманывай себя, сказала она себе, ты плохой руководитель. Вдобавок ничего не смыслишь в своей работе. Остается надеяться на Васю, а как проверишь, что он может, если сама не можешь ничего? Вася суда чисто работает, нареканий нет, и амбиции у него, понятное дело, и если уж он говорит, что не может, значит не может. А Лещинскому как докажешь? Маркин просил его не давать делу хода, вот он и не дает. Хорошо хоть стадион закрыли. А если эта тварь со стадиона уйдет, что тогда? Куда она пойдет? На Москву? Или в Сибирь пойдет, там леса, в Сибири… Если в Сибирь, то ладно, хотя, тьфу, почему ладно, можно подумать, там не люди живут.

Телефон опять зазвонил, и она потянулась к трубке. Может, Лялька пришла. Но Лялька ни в жизнь звонить не станет, чтобы ее успокоить.

Звонил Вася:

– Приедет он, Лена Сергеевна. Сказал, что приедет.

– Хорошо, – неуверенно сказала Петрищенко, прислушалась к себе и повторила: – Хорошо. А… когда приезжает, а, Вася?

– Завтра и приедет. Он, Лена Сергеевна, в отличие от Лещинского, фишку сечет. Его в Киев вызывали, а он на Киев плюнул, сказал, что билет поменяет и приедет. Сказал, возьмет билет, позвонит. Скажет когда. И вагон.

– А в Киев зачем?

– А хрен его знает, может, тучи разгонять. Там матч намечался. «Спартак» – «Динамо». Киевское. А тучи вон какие…

– Выдумываешь опять.

– Почему выдумываю? – обиделся Вася. – Он может.

– Ну, – сказала она с сомнением в голосе, – будем надеяться, что он может не только это.

Боже, вот же бред! Антинаучный бред, средневековье какое-то, как вся эта их контора. Почему я вообще паникую? Ну, авантюрист, вроде Остапа Бендера, вот ведь какая петрушка, все почему-то симпатизируют Остапу Бендеру, какой он умный и как все здорово у него получается… почему никому никогда не жалко, например, васюковских шахматистов? Вроде как так им и надо, лохам! Но в сущности, вот, у них была мечта, а он, значит, воспользовался этой мечтой, и никогда уже больше они ни о чем мечтать не будут… никогда мне этот Бендер не нравился.

А если он меня под статью подведет? Сам-то выкрутится, он скользкий. А меня подставит. Удостоверение-то мое. Инспекцию самозваную я проводил.

Интересно, чем он их держит – и ученый совет, и оппонентов, неужели тоже запачкал липкими своими лапками? Когда я принес на внутренний отзыв в Институт гигиены, этот, как там его, так на меня посмотрел и спросил – у вас что, Герега? И покачал головой. Но вроде ведь даст отзыв!

Ветер показался ему острым и холодным, как нож, и он поднял воротник солидного драпового пальто.

– Лева? Ты меня ждешь?

Ледка шла к нему со стороны клумбы с мокрыми бурыми астрами и еще такими красными цветочками, названия которых он не знал. Зря она прическу такую делает. Хотя какую ей вообще прическу делать? В руке матерчатая сумка, в ней банка. Плоская. Малосольная селедка в пресервах. Или килька. И еще что-то, угловатое.

– Нет, Ледочка. Жду… одного человека, – сказал Лев Семенович, переминаясь с ноги на ногу.