Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 126
– Подождите!
Женщина бежала через площадь. На ней был красный пыльник, а в руке – чемодан, и от этого она накренилась на бок. Женщина была черноволосая и маленькая. Когда она, задыхаясь, пригнулась к окошку, он увидел, что она немолода; около глаз собрались пучочки морщин, а в волосах просвечивает седина. Лицо у нее было острое, с четкой лепкой костяка, местное лицо.
– Вы в Болязубы? – спросила она, задыхаясь, высоким резким голосом.
Точно, местная, подумал он.
Ему начинало казаться, что местных от приезжих он может отличить с закрытыми глазами. По голосу. И все сильнее чувствовал себя чужим тут. Еще удивительно, что я и вправду не ввязался в драку, подумал он, чужаков никто не любит.
– Да, – сказал он. – Я в Болязубы.
– Мне тоже в Болязубы. Давайте пополам.
– Второго не возьму, – тут же сказал водитель. – Сзади сиденье занято.
– Я не помешаю, – сказала она умоляюще. – Я с краешку.
– Там инструменты.
– Накиньте сверху, – сказал он в окно.
– Что?
– Мне не нужно пополам. У меня есть деньги. Накиньте десятку.
И пожалел, что сказал. Никто не любит, когда у приезжего много денег. Вернее, любят, но очень по-своему.
– Двадцатник, – сказал водитель.
– Двадцать, – согласилась она. – Хорошо.
Она стала рыться в сумочке, потом в каком-то кошельке, вероятно одном из нескольких; у нее была еще поясная сумочка, в таких те, кто много ездит, держат документы и деньги, чтобы не украли. Наверное, все равно крадут.
Водитель наконец закончил возиться, закрыл капот, обошел машину, открыл багажник и забросил ее чемодан и его рюкзак. Чемодан был дешевый, матерчатый.
Она села на заднее сиденье, прижимаясь к дверце, чтобы не потревожить секатор. Секатор был в смазке, лезвия обернуты пергаментной бумагой, липнущей к металлу.
Он слышал, как она переводит дыхание, стараясь делать это бесшумно. Ее молчание висело в салоне как прозрачный столб воды.
«Жигуленок» зафырчал и тронулся. Вокзал поехал назад; башенка с часами, деревья, каждое в своем железном обруче, пыльные туи со звездчатыми голубыми шишечками. Асфальт был разбит, проехал встречный «запорожец», потом грузовик, в кузове терлись друг о друга длинные доски…
– Здесь вообще есть какая-то промышленность? – спросил он, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Молокозавод, – удивился водитель. – Мебельная фабрика. Только это не здесь, а в Буграх. Еще завод удобрений есть. А что?
– Ничего, – сказал он, поняв, что разговор получился тупой.
– А сам-то ты кто по профессии? – подозрительно спросил водитель.
– Я госслужащий, – сказал он неопределенно. – Сейчас в отпуску.
– Путешествуешь, значит?
– Да. По родному краю.
– Дурацкое занятие, – сказал водитель.
Женщина на заднем сиденье молчала, он видел в зеркальце ее лицо, она смотрела ему в затылок и беззвучно шевелила губами. Он подумал, что, раз он видит ее лицо, она должна точно так же видеть его. Не себя, а его.
Самые высокие дома тут были пятиэтажки, желтовато-серые, с облупившейся краской. Рядом с песочницей возвышались, накренившись, ржавые железные столбы, между ними висело на натянутых веревках белье. На балконах тоже висело белье, полосатые половички свешивались через перила.
За оградами в палисадничках алели каплями артериальной крови неистребимые сальвии, над ними возвышались непременные подсолнухи.