Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - стр. 103
– Ну, мы пошли. У нас сеанс через десять минут начинается.
– А на что? – не удержалась Розка.
– На «Анжелику», – сказала Скиба, проплывая мимо.
Розка так и думала.
– Жалко вечер тратить на такое фуфло, – сказала Розка. – Идем, Вася.
Не выпуская Васиного локтя, она потащила его за собой, лениво размахивая цветами.
– Это кто? – равнодушно спросил Вася.
– Так, одноклассница.
– Это она тебя стригла?
– А что, по ней видно? – удивилась Розка.
– Ты к ней больше не ходи. Откуда ты знаешь, что она потом делает с твоими волосами?
– Они их собирают на совок и выбрасывают, – сказала Розка терпеливо, как маленькому.
– Это для отвода глаз.
– А на самом деле?
– Собирают и вывозят на Запад. Тоннами. Как ценное сырье.
– Опять врешь, – отмахнулась Розка. Она, кажется, уже начала привыкать к Васиной манере общения.
– Ни в жизнь.
– А у тебя бывает, что кажется, как будто все на тебя смотрят, – Розке очень хотелось с кем-то поделиться, но еще ни разу не выпадала такая возможность, – и смеются, только не вслух, а так, про себя?
– Брось, Розалия, – серьезно сказал Вася. – Люди обычно смотрят только на себя. Нагулялась? Ладно, пошли, я тебя до дому провожу.
– А… может, еще немножко погуляем?
Розка надеялась, что она наткнется еще на кого-нибудь и, демонстрируя Васю, поднимет свой социальный статус.
– Я, Розалия, утомился, – сказал Вася. – Даже переутомился. Сяду на пенек, съем пирожок, а потом в постель. Баиньки.
Оркестр заиграл вальс из «Маскарада», вокруг смеялись люди, на танцплощадке под липами танцевало всякое старичье, мимо Розки пролетел, задев ей волосы, воздушный шарик, три алкаша скромно соображали на троих в кустах, и даже проходивший мимо милиционер не сказал им ни слова.
– Мама, – сказал сердитый маленький мальчик, – вон та тетя сказала, что сейчас меня съест.
– Она пошутила, малыш, – нежно ответила женщина.
– Вилен Владимирович, на каком основании меня не пускают в мой кабинет? Я прихожу на работу, какие-то посторонние люди, меня не пускают, сейф опечатан, бумаги опечатаны.
– Елена Сергеевна, ты сама хотела. Ты откуда звонишь, кстати?
– От Чашек Петри… Тьфу ты, из СЭС-один.
– Я тебя, Елена, не понимаю. Кто через голову мою фактически на Маркина давил? Извини, я теперь ничего сделать не могу.
– Что это за люди, кто их прислал?
– Москва. У них полномочия, Елена Сергеевна. И нечего мне тут в ухо орать. Сама виновата.
– Но нам работать надо, – растерянно сказала она.
– Тебе, Елена Сергеевна, возможно, вообще не придется тут работать.
– Но график…
– А твои люди на месте и не сидят. Они по магазинам бегают. А Вася твой в диспетчерской ошивается. Распустила ты их, Елена Сергеевна. Пройдет аврал, займусь вашей конторой.
– Что он сказал? – спросил у нее за спиной Вася.
– Он сказал, – растерянно сказала Петрищенко, кладя трубку на рычаг, – что меня отстраняют.
– Не понял.
– Чего тут, Вася, не понять. Они сейчас скажут, что были допущены грубейшие нарушения, что дисциплина у нас никуда, несоблюдение всего, я не знаю… И назначат кого-нибудь… сверху. Даже на такое паршивое место найдутся желающие.
– Может, вы преувеличиваете, Лена Сергеевна?
– Ничего я не преувеличиваю.
Она задумалась, потом резко повернулась на каблуках:
– Ладно. Все к лучшему.
– Куда вы, Лена Сергеевна?
– Домой, – сказала Петрищенко. Так боялась неприятностей, а когда они начались, перестала бояться. Наоборот, ей стало легко и весело; словно она скользила на американских горках; сладкий ужас и пустота. – А ты иди, иди, работай.