Всё будет хорошо. Второй выпуск - стр. 3

Я помню это сладкое чувство предстоящей встречи, как только ты заходишь в родной дворик, закрываешь зелёную калитку и ураганом вскакиваешь на крылечко. А там? А там, бабушка. Спешит обнять, хитро прищуривая карие глаза, улыбается. После внимательно смотрит мне в глаза и трёт от радости ладонями своё лицо. Её белёсые волосы, только после хим. завивки, хвастается: «Смотри Лесавка, как бабушка похорошела». Моё сердце замирает от восторга. Гляжу на неё и знаю, я дома.

А что начинается? Ох, тут тебе борщик и супчик молочный, мятные пряники да печенюшки и колбасный сыр на десерт для любимой внучки. И коронная фразочка: «Будешь знать, как у родной бабки плохо бывает». Но как же она это говорит. Сколько света излучают любимые глаза.

Говорить всегда хочется обо всём на свете. Рассказать, что со мной происходило. Ну и пожалиться немного, куда ж без этого. А она сидит, слушает внимательно, старается дать совет. Какое ж это восхитительное время: бабушка рядом.

Вечером есть особый ритуал. Я точно знаю, он только наш. Ба стелет мне диван в зале. Смотрю, как она проходит к себе в спальню, берет книгу, надевает очки и ложится в свою постель. С минуту ещё наблюдаю за ней. Как она дышит. Как внимательно всматривается в страницы книги. Встаю с дивана. Подхожу к ее кровати, Ба молча отодвигается, пропуская меня к стеночке. Лезу как можно тише, но сдаётся мне, что не выходит. Кладу голову ей на плечо и чувствую запах родной кожи, мыло дуру и крем нивея. Его не спутаешь. Ба делает глубокий вдох и начинает читать вслух: «Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы…». Шолохов «Судьба человека». Голос её передаёт интонации грусти. Слышу, как местами срывается, но не плачет. Я тихонечко лежу, вслушиваясь в каждое слово, потому что знаю: Ба мало, но помнит войну. Воспоминания детские и страшные. Несколько раз она чудом осталась жива.

Прижимаюсь к ней сильнее. У меня, как всегда, холодные ноги. Ба своими ногами всегда пытается согреть мои. Так и лежим переплетаясь, как змейки, в своём маленьком мирке. Становится теплее от её тела, и я погружаюсь в сон. Слышу, как щёлкнула дужка бабушкиных очков. Сонно потягиваюсь, целую ее и плетусь на диван в зал, полная гармонии и тепла.

16 лет, Ба, как тебя нет в моей жизни. 16 лет, как я смотрела в твои глаза и обещала, что всё будет хорошо. 16 лет, с момента, как твоя рука последний раз сжимала мою.

Ба уходила быстро. Рядом были только я и мама. Она так хотела.

Март 2000

Врач приспустила очки, холодно просмотрела мои анализы. Сколько уже девушек, женщин прошли сегодня через её кабинет, а вчера, год назад?

– Вы беременны? – не глядя на меня, спрашивает доктор.

– Нет, – отвечаю робко.

– Вот и хорошо. Всё равно не сможете выносить ребёнка.

Женщина с высокой причёской быстро делает запись в карте, говорит что-то про таблетки. Не помню, как вышла из кабинета. Мне 19, конечно, я ещё не думаю о семье, детях, но узнать, что забеременеть будет тяжело… ревела весь день. Мама сказала, что «врачиха дурная попалась и всё будет хорошо».

Сентябрь 2001

Ненавижу кресло гинеколога. Сжимаюсь, как створки раковины и не могу расслабиться. Врач нежничает со мной, называет «девочка моя» и говорит, что всё в порядке, только кисту пролечить надо. А ещё, изучая стопку анализов, желательно родить до 25.