Всадник в ночи. Игра в покер - стр. 24

Потом он поманил пальцем, перебегающего через двор, долговязого парня. Тот теперь был в темной рубашке.

Зохраб протянул ему через окно десятку.

– Отдай это мальчикам. Потом разыщи шофера, скажи, я его увольняю.

Парень взял десятку и выбежал на улицу.

А мне плевать на нее, только обидно вот – ребята задирают, обзывают девственником, а что тут стыдного, не понимаю, ведь мне всего шестнадцать с половиной и у меня все впереди. Правда, не надо было говорить все, как есть, надо было выдумать что-нибудь, как они. Но все-равно все это чепуха, я бы и внимания на них не обращал, тем более, что когда доходит до дела, и если я к тому же здорово рассержусь, они – хоть трое, хоть пятеро – трусят. Одному с третьего курса я влепил как-то – до сих пор меня сторонится. Но вот стоит мне увидеть ее, она тут же начинает глазки строить, и тогда что-то будто обрывается во мне и падает в живот, и на сердце горячо и тревожно. А как-то она подошла и говорит, придешь, говорит, Зорик, к нам на вечеринку, у нас будет вечеринка. Потом помолчала, и чуть тише, чтобы не слышали кто стоял поближе – на переменке было – сообщает: никого, говорит, не будет, папы, мамы не будет, они уйдут в гости. Ладно, говорю, стараюсь говорить спокойно, а сам чувствую, как ладони вспотели, и волнуюсь очень, сердце так стучит – даже больно, а кто, говорю, еще будет? Ну тут она высыпала целый ворох имен своих подруг, а из ребят, выходит – никого. Как же так, говорю. Она помялась, а потом оказалось, что одна, наверно, не придет, другая только сегодня заболела, дома сидит, третья уезжает с родителями куда-то, и так постепенно остались только она и две ее близкие подруги, но одна может тоже не прийти, говорит. Ну, ладно, говорю, а как же ребята? Знаешь, говорит, вздохнула, помолчала, потом – какие же это ребята, рядом с тобой они не смотрятся, ты такой высокий, говорит… Чувствую, что краснею, и начинаю злиться на себя. Ну, что, говорит, придешь? Не знаю. Сержусь ужасно. И что вздумала… Вечеринки устраивает, вечеринки на два человека… Насмотрелась разных шикарных киношек. Но уже знал, что пойду – обязательно пойду. Так и получилось. Назавтра – было воскресенье – договорились встретиться на углу ее дома, это недалеко от нас – три остановки на троллейбусе, или можно пешком, минут пятнадцать, условились в семь, а я с четырех места себе не находил, галстук даже нацепил, хотя ненавижу галстук, и платочек такой же, в горошек – в карман. Вертелся перед зеркалом, как девчонка, и все не мог дождаться половины седьмого, чтобы выйти из дому. Наконец, не вытерпел, вышел двадцать минут седьмого, и вместо того, чтобы шагать себе спокойненько чуть не побежал, то и дело останавливался, постою, гляну на часы, и опять – забываюсь, бегу. Пришел на пятнадцать минут раньше. Покружил вокруг ее дома раз, другой – и все торопливо, будто боюсь опоздать куда-то – если кто увидит, пусть не думает, что девушку жду, пусть думает – спешу по делам. Она пришла тоже чуть раньше, кажется, минуты на три. Привет, говорит, как я рада, что ты пришел. Это тоже, значит, что-то из киношки, светская жизнь, значит. Я что-то пробормотал в ответ, и мы поднялись к ним домой. Там сидела только одна подруга, но мне она показалась гораздо старше Сони, потом так и оказалось – двадцать три года, оказалось, это не ее, а Сониной сестры подруга, старшей сестры, объяснила Соня, но теперь и ее тоже. Они очень дружат. Познакомьтесь. Неля. Очень приятно. Зохраб. Мне тоже очень, очень приятно, много слышала о вас от Сони, как о талантливом художнике… Скульпторе, поправила Соня. Да, да, конечно, извините, я и хотела сказать – скульпторе, поправилась торопливо Неля. Ну, ладно, не смущай его, сказала Соня, садитесь ребятки, будем пить шампанское. А я и не смущаюсь, сказал я с вызовом назло ей, пусть знает, дура, не смущай его, говорит, ну ладно, я ей покажу… Зохраб, будьте добры, это Неля мне, откройте шампанское. Я приготовила пирог, сказала Соня. И, конечно, ты уверена, что он съедобный, говорю. Покраснела, хотела отшутиться, но я смотрел на нее без улыбки, и она осеклась. Вот так вот – один – один. А Неля рассмеялась, когда я сказал про пирог. Соню это заметно обидело. Открывал бутылку и, конечно, пролил себе на брюки. Сидел с мокрой ширинкой, как дурак. Девочки заохали, по этому случаю Соня даже сменила гнев на… Обе встали, повели меня в ванную и оставили наедине с моими мокрыми брюками. Сними и надень халат, сказала Соня через дверь. Нет, нет, я так посижу, ничего. Наденьте, наденьте, не то мы вас не выпустим, сказала Неля. Мне от ее голоса вдруг сделалось зябко будто бы, мурашки пробежали по животу. Я поглядел на себя в зеркало в ванной комнате – лицо бледное, волосы чуть слиплись от пота. Я надел длинный халат и вышел к ним весь махровый, как какой-нибудь махараджа. Девочки смеялись. Соня даже в ладоши захлопала от удовольствия, и мне вдруг стало весело и раскованно, я почувствовал себя уютно, уверенней. Брюки мои тут же были повешены в ванной на вешалку за манжеты. Наконец, уселись, наши шутки насчет моего внешнего вида постепенно иссякли, пили шампанское, разговаривали, слушали музыку. Все здесь мне очень нравилось, но особенно нравилась Неля, и я исподтишка поглядывал на нее, но она замечала, улыбалась некстати среди разговора, и резко обернувшись, глядела на меня, тогда я тут же отводил глаза. Немного кружилась голова от шампанского, совсем чуть-чуть, мы курили мои сигареты – я достал хорошие сигареты, заранее купил, и теперь мы их курили, ничего, сказала Соня, проветрю комнату, потом стали танцевать, я танцевал в халате, хотя брюки мои, наверное, уже высохли, но никто не вспоминал о них и мне не хотелось. Уже стемнело, но свет не зажигали, а Соня принесла из кухни свечку. А когда танцевал с Нелей, она говорит, какие, говорит, у тебя горячие ноги, сквозь халат чувствую. И не красней так, говорит, у мужчин должны быть сильные, горячие ноги. Я видел как Соня все время, что мы танцевали, не сводила с нас взгляда, мне показалось, что смотрела она с неприязнью. Почему? Мы с Нелей уже танцевали третий медленный танец подряд, рассказывали друг другу разное смешное, всякие там анекдоты, смеялись, она чуточку прижималась ко мне, кажется, я отодвигался. Потом Соня вышла в кухню и стала там гладить мои брюки. Поцелуй меня, сказала Неля. Я поцеловал ее в губы. Она усмехнулась и поцеловала меня в ответ так, что у меня дух захватило. Ты такой большой, говорит. Я не понял. Ну да, говорит, рост у тебя хороший, и вообще, даже не скажешь, что тебе шестнадцать. Шестнадцать с половиной, поправил я ее. Она улыбнулась и повторила – даже не скажешь, что тебе шестнадцать с половиной, можно дать все двадцать. Вошла Соня и включила верхний свет, вспыхнуло очень ярко. Вот твои брюки, говорит. Мне показалось, что она сердится, а когда я вошел в ванную переодеться, из комнаты явственно слышались их возбужденные голоса. Я вышел в брюках, и тут же Неля говорит, уже поздно, Зорик, а мне так далеко ехать, ты бы не проводил меня? Я? Да, да, провожу, конечно… Я говорил, и случайно обернувшись на Соню, заметил слезы в ее глазах. Я, кажется, начинал понимать, но все равно ничего не мог поделать – ведь она мне абсолютно, ну вот ни капельки не нравится, эта Соня. И приставучая такая! Вот что меня бесит по-настоящему – это, когда человек вот такой вот приставучий, вроде нее. Фактически ведь она уговорила меня прийти на эту глупую вечеринку, правда, сейчас я об этом вовсе не жалею, и пришел ведь я больше потому, что она обещала – будут подружки. Меня всегда тянула компания девочек, хотя я старался никогда этого не показывать, держался от них подальше, но сколько помню, с самых даже детских лет, я был постоянно и отчаянно влюблен в какую-нибудь знакомую девчонку, до того иной раз сильно влюблялся, что ходил как больной. Но потом, конечно, выздоравливал. И вот теперь я был готов заболеть Нелей, хотя совсем недавно только выздоровел – у нас, в старой школе была девчонка, ну, такая, не красавица, конечно, до Нели ей далеко, но миленькая очень девчонка  – Наргизик. Я влюбился в нее и почти целый год был влюблен, а всего-то удалось с ней два раза в киношку сходить, и то один раз пошли всем классом, так что это не считается, а остается всего один раз, и то во время сеанса, только скажу ей что-нибудь, а впереди – такие противные старушенции! – тут же оборачиваются и делают замечания, тише, мол, не разговаривайте, а сами весь фильм, который я почти что и не видел, можно сказать – не сводил глаз с Наргиз, весь фильм объясняли друг другу всякие глупости, а через несколько минут становилось ясно – вот этот шпион, а вот этот наш, эта его любит, объясняла одна другой, а через минуту, становилось ясно и без их комментариев, – ага! что я говорила! В общем, не дали эти сороки нам, а вернее, мне поговорить с Наргиз. Я держал ее руку, она время от времени отнимала. Я снова брал. Наконец, капризно прошептала – не трогай, у тебя руки потные. Мне, помню, стало немножко больно и обидно. А потом ее и вовсе никуда не выпускали, родители у нее были очень строгие, оба врачи, дочку насчет веселья держали в черном теле. Увидеть ее особенно после того, как я ушел из школы в училище, стало почти невозможно, и любовь моя к Наргизик стала тускнеть, гаснуть, вянуть тухнуть, блекнуть, чахнуть и прочее, и к тому времени, когда я в халате с разгоревшимся от шампанского и смущения лицом танцевал с Нелей под пристальным, жгучим взглядом Сони, от былого чувства не оставалось и следа, я был, что называется, вольная птичка, хотя жить так становилось скучновато – мне было необходимо в очередной раз заболеть. И вот, Неля говорит, чтобы я проводил ее, вернее, просит, а от ее улыбки я чувствую, как холодеет в животе, начинает бешено колотиться сердце, сжимается в груди, горячеют глаза. Соня холодно, неприветливо попрощалась с нами, и мы вышли на улицу, и хоть продолжали машинально говорить о Соне – единственном пока, что более или менее нас связывало – но вовсе о ней не думали. Неля взяла меня под руку, и это было очень приятно, я даже, кажется, покраснел от удовольствия. Вот черт, никогда не думал, что это может быть так приятно. Я чувствовал как покидают меня жалкие остатки смущения, я становился увереннее, и Неля, как-то незаметно, но твердо и естественно – когда словом, когда жестом, – всячески поощряла во мне эту уверенность. Мы теперь болтали о всякой чепухе, не надоедали друг другу, и даже, когда вдруг оба разом замолчали, и так молчали довольно долго, потому, что разговор попросту иссяк, я почувствовал, что даже молчать с ней мне хорошо, и я при этом не ощущаю неловкости и не ищу чего бы сказать. Говорили о ней, ее делах, обо мне, моих планах, о многом и именно о том, о чем говоришь охотно, потому, что это касается тебя. А когда мы проходили безлюдной какой-то улочкой, на которой и фонарей-то нормальных не было, за нами послышались шаги, я обернулся, и тут же нас обогнали трое ребят – двое – примерно одних со мной лет, а третьему на вид лет тринадцать, совсем сопляк, все трое хлюпики, но такие, приблатняющиеся, такие ершистые с папиросками. Один, кажется, анашу курил – самый старший, я запах почувствовал знакомый, у нас на старой улице часто курили взрослые парни, я помню этот запах распустившихся почек. Ну вот, и ребята эти, естественно, не могли мимо спокойно пройти, не могли обогнать нас и не задеть ее. Тем более, что вид у меня был более, чем смирный, совсем домашний был вид, я знаю – в таких ситуациях я начинаю смотреть на себя со стороны. Вот обгоняют нас и самый младший что-то ей сказал нехорошее, я уж не помню что, но другие его тут же поддержали и еще со своей стороны подкинули неприличных слов, из тех, что говорят уличным женщинам. Все трое с вызовом, нагло смотрели на меня, сплюнули по разу, этак небрежно, и пошли дальше, уже помедленней, чтобы никто не подумал, что они убегают. Не связывайся, это хулиганы, говорит Неля и тянет меня в другую сторону, давай, говорит, пойдем по этой улице. Нет, говорю, подожди. Я-то знаю, что такие молодцы храбрые до тех пор, пока не дойдет до дела, а в настоящей драке, если она заварится, им, хоть и втроем, вряд ли устоять. А ну-ка, ребята, стойте. Обернулись. Очень уж их удивило, что предполагаемый маменькин сынок что-то такое провякал. Подошли и, по всей видимости, готовились, как обычно у них водится, к толковище с отборным матом и угрозами. Но не успел еще никто из них заговорить, как я тут же изо всех сил старшего в зубы, он отшатнулся и еле устоял, папироска – в блин во рту, он, кажется, был очень удивлен, что его бьют, вместо того, чтобы выяснить отношения, как он привык; среднего, который почти машинально подался вперед, я ударил в пах ногой, и тут же полез в карман, потому что тот, старший, хоть и с обалделым видом, но вытащил нож. У меня в кармане пиджака был новенький плестиглассовый кастет – я сам его выточил для непредвиденных случаев, может именно для таких, когда трое на одного. Неля закричала от страха, увидев у того нож в руке. Не кричи, говорю, и тут сделал резкий выпад – руки у меня длинные, выручают при таких случаях – и кастетом что есть силы приложился тому, с ножом, к носу, услышал, как хрустнула кость, он выронил нож, и с диким криком убежал; второму пришлось ударить только ногой по заднице, чтобы догнал своего товарища, а третий, хоть и самый младший, а бежал впереди всех. Вот так. Но Неля здорово перепугалась и внимательно посмотрела на меня, когда я прятал кастет в карман. На мне не было ни царапины, я же говорю, что знаю таких ребят, они в драке – пустое место. Но Неля здорово перепугалась. А если б он ударил тебя ножом? Побледнела даже. Я-то знаю, не ударил бы, если б даже захотел, не успел бы. Но, кажется, я здорово вырос в ее глазах. Потом было уже поздно, я поймал такси и поехал вместе с ней в микрорайон, где она жила.