Время уходить - стр. 26

Так что, да, у меня были хулители, но имелись и горячие поклонники. Благодаря им я научилась ценить самые приятные в жизни вещи: постельное белье «Фретте» и бунгало в Малибу, шампанское «Моэт и Шандон» и мобильный Дженнифер Энистон среди номеров быстрого набора. И вдруг я перестала просто делать предсказания, а начала пристально следить за рейтингом телепрограмм. И уже больше не слушала Десмонда, когда он говорил, что я превращаюсь в медийную шлюху. Мне казалось, что, раз я по-прежнему помогаю людям, то вправе рассчитывать на достойное вознаграждение и славу. А что в этом такого особенного?

Когда в период осенней уборки листьев[3] был похищен сын сенатора Маккоя, я поняла, что мне выпал уникальный шанс стать величайшим экстрасенсом всех времен. В конце концов, кто мог лучше удостоверить подлинность моего Дара, как не политик, который вот-вот включится в гонку за президентское кресло? Мне уже представлялось, что Маккой создает Департамент паранормальных явлений со мной во главе; виделось, как я покупаю симпатичный особнячок в Джорджтауне. Нужно только убедить его – человека, за каждым шагом которого пристально следила общественность: я действительно могу оказаться ему полезной, и при этом избиратели не поднимут его на смех.

Маккой уже задействовал все свои связи, чтобы организовать поиски сына в масштабе страны, но результатов это не дало. Я понимала: шансы на то, что сенатор придет на мое шоу и позволит мне сделать предсказание, просто ничтожны. Поэтому я использовала оружие из собственного арсенала – связалась с женой губернатора штата Мэн, дочь которого уже поправлялась от болезни. Не знаю, что она сказала супруге сенатора Маккоя, но это сработало, поскольку со мной тут же связались его люди, а остальное уже было, как говорится, делом техники.

Когда я была маленькой и не могла точно определить разницу между призраками и живыми людьми, то просто считала всех и каждого способными что-нибудь мне сообщить. Став знаменитой, я научилась виртуозно различать два мира, но стала слишком самонадеянной, чтобы прислушиваться.

Не стоило мне так заноситься. Не нужно было полагать, что мои духи-проводники будут являться по первому зову. В тот день на телешоу, сказав Маккоям, что их сын явился мне в видении живым и невредимым, я солгала.

Никакого озарения свыше не было. А грезилась мне только очередная церемония вручения «Эмми».

Я привыкла, что Люсинда и Десмонд прикрывают мою задницу, и, когда Маккой сел напротив меня и камеры заработали, я ждала: сейчас услышу от них что-нибудь о похищении. Люсинда вложила в мою голову мысль про Окалу, однако Десмонд велел ей помалкивать, и после этого мои «опекуны» больше ничего не сказали. Поэтому я сымпровизировала и сообщила Маккоям – и всем телезрителям – то, что они хотели услышать.

И все мы знаем, как обернулось дело.

После этого случая я стала жить затворницей. Не появлялась на телевидении и радио, где мои критики отрывались по полной. Отказывалась разговаривать с продюсерами и с Клео. Я испытала унижение, но хуже того – причинила боль родителям, которые и так уже были раздавлены горем; я вселила в них надежду и отобрала ее.

Я винила во всем Десмонда. И когда он наконец притащился ко мне, полный сожалений и раскаяния, велела ему убираться и прихватить с собой Люсинду, потому что не хотела больше с ними разговаривать, вообще никогда.