Время старого Бога - стр. 7

О’Кейси собирался продолжить, но Том его тут же остановил:

– Нет уж, ребята, только не святоши эти чертовы. – И он вскочил с удивительной быстротой и ловкостью. – Ну уж нет.

Выглядело это, должно быть, слегка комично, потому что О’Кейси не выдержал и прыснул, но ему удалось плавно перейти от смеха к словам, да и Том Кеттл был не из обидчивых, знал, что в делах людских почти всегда есть юмор – торчит, словно кинжал.

– Знаем – в общем, Флеминг нам рассказал… Боже, Боже, мистер Кеттл – но, само собой, времена изменились, понимаете?

– Видит Бог… – проронил Том нехотя, “странным сдавленным голоском”, как позже заметит О’Кейси. – Нет хуже страдания. И никто мне помочь не мог.

Вот же черт, сорвалось с языка. Что он вообще сказать хотел? “Никто мне помочь не мог”. Не “мне” он хотел сказать, а “им”. Ради Бога, ребята, ступайте домой. Вы меня тянете неведомо куда. Туда, где скрыто все самое гадкое. Грязная тьма, насилие. Руки священников. Молчание. Подумаешь, Том Кеттл, он все близко к сердцу принимает. Убил бы, так бы и прикончил, прихлопнул, заколол, пристрелил, изувечил, на куски искромсал, и все из-за этого молчания. Лучше бы убил, прикончил. Он ощутил ненависть, жгучую ненависть. Вновь провалился в бездну унижения. Даже спустя столько лет чувства эти живы и оправданы.

И вот он стоит и дрожит. Неужто сейчас его хватит удар? Уилсон и О’Кейси уставились на него разинув рты. Его вновь разобрал смех. Не хотелось бы, чтобы его разбил инсульт, но он все стерпит, лишь бы их спровадить. О чем он говорил? Черт, ну и ночка! Ветер за окнами так и завывает, не дает спать бакланам на черных холодных камнях. Славные все-таки птицы бакланы. А сосед – убийца, со своей снайперской винтовкой – кажется, “ремингтон”. Совсем не то что старая “ли-энфилд”, которую выдали Тому в Малайе, чтобы стрелять издалека по невинным людям. Смерть, будто ниспосланная свыше. А в остальном он, сосед, славный малый. Виолончелист, часами Баха наяривает. Ветер, вволю порезвившись на острове и побесчинствовав над морем, теперь обрушил на зубчатые стены замка соленый дождь ведрами, бассейнами, цистернами. Боже, настоящий ураган! Неужто не уймется?

– Поджарю вам гренки с сыром, – обреченно сказал Том.

Что ж, ничего не поделаешь. Пока дегустировали гренки с сыром – кстати, оценили их неожиданно высоко: “Вкуснота, зашибись! – похвалил Уилсон. – Простите за выражение”, – буря разгулялась такая, будто стихии вознамерились превратить побережье Долки в мыс Горн. Судя по звукам, шквал пожаловал сюда, в комнату. Уилсон, ни слова не говоря, смотрел большими влажными глазами, совсем детскими. Смотрел не на что-то определенное, а просто вокруг. Казалось, шторм его напугал. Том вдруг ощутил к нему прилив отеческой нежности. Он же старший по званию, как-никак. И он обязан – да, конечно, обязан, хоть и может в итоге об этом пожалеть, – приютить их на ночь.

Когда он готовил гренки, он рад был, что никто из гостей не вызвался ему помочь. Духовка с грилем представляла собой таинственный уголок, вроде сырой опасной пещеры. Том давно собирался пройтись там тряпкой с куском мыла, но, может статься, лучше не тревожить притаившиеся там ужасы. В былые времена он бы не раздумывая соскоблил ножом каплю расплавленного сыра и намазал на хлеб, а сейчас не стал бы, еще не хватало ему обострения язвы. Не буди язву, пока спит, ни к чему лишний жир. Запущенная духовка была одним из тех первородных грехов, что напоминали о себе всякий раз, стоило заглянуть на кухню. Том чувствовал, что его долг перед мистером Томелти ее почистить, но чувствовал смутно. Да и Винни наверняка наградит его суровым взглядом и примется выговаривать ему за все, в том числе за духовку. А еще за “состояние сортира”, как она выражается. “Неужели нет у тебя под рукой бутылки хлорки?” – спросит она участливо, обреченно. Но ему-то хорошо известно, что сайды, угри и камбалы хлорку не оценят – ведь каждая капля воды по трубам, что проложены под садом, попадает прямиком в грозное море. Хватит с них и прочей грязи, и так им приходится плавать среди дерьма и еще бог знает какой мерзости. Когда Винни раз в кои-то веки ныряла с небольшого бетонного мола, она назвала это “отбывать номер”. Умница она, и с юмором. Выпускница университета, юрист. Его гордость. Первый курс закончила с блеском, потом ее мать умерла, и она, опустошенная, училась кое-как, выпустилась, облачившись, словно в лучший наряд, в свое горе. В те дни ей как будто ничего не было нужно, потому что у нее ничего и не было. Ничего, только он и Джозеф, который скоро уедет. Как-то раз она обмолвилась, что ей не хватает мужа, но таким тоном, словно для нее это пустяк.