Время старого Бога - стр. 2
Входная дверь просела на петлях, и нижний край скребся об пол. На кафеле белел некрасивый след в форме веера. Том открыл дверь, та пронзительно скрипнула, и он обомлел: на пороге стояли два молодых детектива из его бывшего отдела. Том был озадачен, слегка встревожен, но узнал он их тут же. Узнал, хоть и не сразу вспомнил имена. А как не узнать? Оба в штатском, но ясно с порога, что никакие они не штатские. По плохо выбритым лицам видно, что встали ни свет ни заря – Том, глядя на них, невольно вспомнил себя молодым полицейским, неискушенным, наивным.
– Как поживаете, мистер Кеттл? – спросил тот, что справа, верзила с усиками, смахивавшими, честно говоря, на гитлеровские. – Вы не против, если мы зайдем – не побеспокоим вас?
– Что вы, что вы, нет-нет, не побеспокоите. – Том постарался, чтобы они не почувствовали фальши. – Заходите. Что-нибудь случилось?
Сколько раз он сам приносил дурные вести в чужие дома – людям, занятым личными делами, погруженным в свою внутреннюю тишину, которую он вынужден был разрушить. Встревоженные лица, потрясенное молчание, иногда безутешный плач.
– Зайдете?
Они уже зашли. В прихожей напомнили свои имена, которые Том подзабыл – верзилу звали Уилсон, второго – О’Кейси; Том тут же вспомнил, и они, как водится, пожаловались на погоду, похвалили его квартиру – “очень уютно”, заметил Уилсон, – и Том пошел заваривать чай на свою “бортовую кухню”. Обстановка здесь и вправду была как на лодке. Том попросил Уилсона зажечь свет, и тот не сразу нашел выключатель. Лампочка хилая, всего сорок ватт – надо бы сменить. Том хотел извиниться за коробки с книгами, но смолчал. Предложил гостям сесть, а потом, отгороженный шторой из бусин, слушал, как они беседуют о работе с бесшабашностью, свойственной людям рискованных профессий. Работа в полиции, она как море, тоже с соленым привкусом опасности. С Томом они держались почтительно, отдавая дань его прежнему рангу и, возможно, его утрате.
За разговором Том, словно в знак почтения силам, что правили этим игрушечным замком, поглядывал в окно, следя за тем, как тьма по кусочку съедает медно-бурое море. Четыре часа, сумерки – скоро все скроется, лишь слабые огоньки в заливе Кольемор будут серебрить чернильные волны. Скоро оживет в море Маглинский маяк, а еще дальше, на горизонте, загорится мощным светом Кишский маяк, вспахивая своим лучом неспокойный морской простор. Там, на глубине, снуют рыбы, прячутся в темных местах, словно уличная шпана. Интересно, заплывают ли сюда в это время года морские свиньи? Извиваются кольцами во тьме угри, ходят неповоротливые сайды – эти свинцовые туши, попав в сеть, ведут себя с безразличием сдавшихся преступников.
Вскоре чайник и три чашки водружены были на узорный индийский столик, который Том выиграл однажды на турнире по гольфу. Настоящих игроков, Джимми Бенсона и этого, как его там, Маккатчена, скосила эпидемия гриппа, и его скромных талантов хватило для победы. Тот день он всегда вспоминал с улыбкой, однако на этот раз не улыбнулся. Никелированный поднос в свете лампы отливал благородным серебром.
Том чуть смутился, что не может предложить гостям сахара.
Он развернул плетеное кресло, чтобы сесть к ним лицом, и, призвав на помощь былое дружелюбие – опасаясь, правда, что растерял его уже навсегда, – тяжело опустился на скрипучее сиденье и широко улыбнулся. Улыбка отнюдь не сразу засияла во всю прежнюю ширь. Он почему-то побаивался проявлять себя в полную силу – радоваться, быть гостеприимным, радушным.