Время пепла - стр. 24

– Принесешь до закрытия рынка, и тебе кое-что перепадет.

– Постараюсь, – с легким поклоном молвила Сэммиш и поспешила назад, подальше от крови, гнили и насекомых. Туфли потемнели и сделались липкими, а в волосах запуталась муха. Она не видала войны, но представляла ее себе вроде этого переулка за мясной лавкой, хоть и получше, потому что животные нравились ей больше людей. На поле боя мухи танцевали на трупах, у которых все-таки был шанс дать отпор.

Сэммиш закольцевала свой путь, следуя по Новорядью на восток, к предместьям Храма, где поклонялись городским богам и хранили запасы зерна на случай бедствий. По дороге, хоть Сэммиш и спешила, она прочесывала взглядом скопления народа на каждом углу в надежде углядеть Алис.

Она шла окольными и окружными путями, через частные дворики и перекрытые, позабытые улочки, лишь бы избежать синих плащей, готовых остановить ее и потребовать квиток об уплате налогов с трудов. В казну она ничего не платила.

Речной Порт, Новорядье, Храм, Притечье: восточней Кахона не было места, которое Сэммиш не изучила бы досконально, но она нисколечко этим не хвасталась. Для Долгогорья гордыня была смертельной отравой. Желать большего, чем жить и умереть на его узких, ломаных переулках, считалось изменой. Даже такой ничтожный побег, как работа в Притечье, клеймил соучастием в презрении прочего города к Долгогорью и его уроженцам-инлискам. Сэммиш понимала, что о своих дерзких намерениях лучше помалкивать.

К точильщику она пришла почти в полдень. Наваливалась жара, и от влажного воздуха плащ лип к спине. Пополудни, наверно, будет пекло, как в середине лета, хотя ночь и наступала уже пораньше. В этой хибаре окон нет и вечно застойный воздух.

– Что у нас на сегодня? – спросил Арнал. Его старили белые тугие завитки волос, что торчком отставали от черепа, словно пытались удрать. Сэммиш нравился его голос. Все время казалось, будто точильщик подтрунивает над кем-то, но не над ней.

Сэммиш присела на пол к его ногам и развязала торбу.

– Ножницы из портняжной, под гильдией свечников. Портниха велела передать вам, что эти для шерсти, а не для хлопка. Вон тот, крючковатый, от скорняка у храмовых ворот.

– Кожа грубая или тонкая?

– Этот – для грубой. Вот второй, для тонкой. Резак по тонкой был с красной рукоятью. – Еще вот, как обычно, от мясника с Новорядья.

Арнал кивнул и указал на последний оставшийся нож.

– А этот?

Сэммиш протянула ему ритуальный кинжал с фальшивыми рунами и стеклянными самоцветами.

– Гадалкин.

– Ей-то острота заточки зачем?

– Бывает, приходится гадать на крови цыплят.

Арнал приоткрыл маленький патрубок, из которого вода орошала его точильный камень. Сэммиш встала, отряхнула ноги от пыли и двинулась к двери.

– А по хозяевам не будешь их разносить? – спросил Арнал.

– Я вернусь. Только сначала кое-куда заскочу.

– Смерть – это разделение, – проговорил священник. – Не только для умирающего, что отправляется из этого мира в грядущий цикл, но внутри каждого из нас. Мы разрываемся между жизнью, какую вели, когда наш друг или любимый, наш родитель или ребенок были с нами, и этим неполным миром, где его нет. Мы расколоты надвое, и восстановление нашей целостности есть духовный смысл скорби.

Тела Дарро здесь уже не было. В течение трех дней жрецы сожгли его в пепел, читая псалмы и молитвы над печью. То, что было человеком, ныне помещалось в коробке из дубовых дощечек не длиннее ее предплечья.