Время красного дракона - стр. 61

– Фрося вам пельмени горячие передала, я соседка ее – Вера Телегина.

– Спасибо, спасибо, – взял Аркадий Иванович горшок, укутанный в шаль.

Он не запомнил ни девочки, ни ее имени и фамилии, не притронулся к пельменям. Ему сделали укол, дали снотворного, и он успокоился, уснул, обнимая подушку. Проснулся Порошин в полночь от легкого постука, то ли в окно, то ли в дверь. Он сбросил байковое одеяло, опустил ноги на махровый половичок, огляделся. В палате было сумеречно, за дверями в коридоре тишина, значит – дежурная медсестра спала на диване.

За окном желтелась миражно наркотическая луна. Аркадий Иванович подкрался к двери, приоткрыл ее, выглянул в коридор. Там никого не было. Кто же стучал? В палате густилась духота, запахи лекарства и бинтов. Он подошел к окну, взялся за створки, распахнул их, облокотился о подоконник. И зажмурился от хмельного ощущения прохлады, тающей свежести, ранней весны. А когда вновь открыл глаза, обомлел… Прямо вплотную к окну, к подоконнику, прижималось корыто, в котором сидела Фроська. Она приложила палец к губам: мол, тише! И полезла в окно. Порошин помог ей перелезть через подоконник и начал обнимать ее, целовать, приговаривая шепотом:

– Фроська, я тебя люблю. А ты меня любишь?

– Люблю.

– Тогда снимай штаны.

– На мне панталоны царицы.

– Зачем же ты их напялила?

– Штоб тебя соблазнить.

– Ох и дура ты, Фроська.

– Умная была бы, не влюбилась бы в тебя.

– Торопись, Фрося, у тебя есть соперница.

– Верочка?

– Какая Верочка?

– Верочка Телегина, которая пельмени тебе принесла.

– Не знаю никакой Верочки. Никто мне пельменей не приносил. Твоя соперница – Партина Ухватова.

– Аркаша, я до полной нагишности разболокаюсь, для соблазнения…

Такой уж получилась у них первая медовая ночь. Они прообнимались, прошептались до первых петухов. И только перед рассветом нечаянно уснули. Дежурная медсестра застала их спящими в обнимку на одноместной кровати, закричала, позвала врача. Прибежали и больные из других палат.

– Вы как сюда попали, девушка? – пробурчал доктор, протирая то свои заспанные глаза, то очки.

– Через окно, – показала признательно Фроська.

Медсестра свесилась грудью через подоконник, глянула по сторонам, вверх, осмотрела сквер:

– Лестницы нет.

– Я на корыте прилетела, – продолжала давать показания нарушительница покоя и режима больницы.

Врач тоже выглянул в окно: высоко, третий этаж. Но можно ведь опуститься на веревке с крыши.

– Зачем рисковали, девушка? Вы могли разбиться. Эх, зелено-молодо!

– Я прилетела на корыте, – оправдывалась Фроська.

– Можно и корыто спустить с крыши на веревках, голь на выдумки хитра.

Старичок из соседней палаты возмущался:

– Ну и молодежь пошла! Для чего мы революцию делали? Полная деградация, зарубежное влияние, буржуазная безнравственность!

Раздавались и другие выкрики:

– А его в отдельной палате поместили!

– Оторвался от народа.

– Он и в столовую не ходит, брезгует супом, сваренным для рабочего класса и больных ударников.

– Книжки читает, глядишь – и наденет шляпу, очки…

– Трусы-то, шлюха, подбери! Разостлала их, вишь, на полу, быко политическу карту мира.

Медсестра выговаривала Порошину:

– Мы вас за серьезное начальство принимали, за руководство ответственное из НКВД. А вы кем оказались?

Порошин молчал. А больные из других палат все так же толпились у дверей, хихикали мерзко.