Время красного дракона - стр. 45
Порошина положили торопливо на тележку-каталку, увезли в реанимационное отделение.
– А где второй труп? Который из этих? – подошел прокурор к сторожу морга.
Сторож-старикашка перекрестился:
– Извиняйте, господа-товарищи. Вторая трупа пропала. Украли мертвяка. Дверь выломали воры, должно. Вона – петли сорваны. Унесли трупу.
У Придорогина потемнело в глазах от приступа бешенства. Опять из морга исчез труп! Как можно об этом доложить выше? Засмеют ведь, не поверят. Анекдоты начнут сочинять. Фельетон может появиться в центральной газете. В журнале «Крокодил» нарисуют. Мол, у начальника НКВД в Магнитогорске систематически похищают трупы. На всю страну позор выплеснется. С работы могут выгнать.
Придорогин проорал, срываясь на сип:
– Даю голову на отрубление: ни один труп из этого морга в ближайшие сто лет не пропадет!
– Скандал! – воскликнул прокурор.
– А кто из бригадмильцев был с Порошиным? – занялся делом Груздев.
На этот вопрос ответа не было. Шмель, Разенков, Махнев оказались живыми. И никто не видел, с кем выходил Порошин из горотдела. Главврача тут же арестовали и через три дня расстреляли. Сторожа морга и фельдшера, который не обследовал Порошина и неизвестного его товарища, забили до смерти, переломав им все кости. И закопали на скотском кладбище.
Цветь девятая
Вячеслав Михайлович Молотов слушал жену, с трудом скрывая раздражение. А она припудривалась перед зеркалом, лицедействовала:
– Коба твой рухнет. Он колосс на глиняных ногах. Его же практически никто не поддерживает. Его все ненавидят. У него нет опоры ни в армии, ни в партии, ни в народе. Он параноик, больной человек. Сам Бехтерев диагноз поставил. А Коба его за это ликвидировал, отравил! Твой Иоська сговорился с Ягодой: и они убили Менжинского, Кирова, Куйбышева. Вчера мы были на даче у Артузовых. Слышал бы ты, что говорят в кулуарах об этом паршивом грузине. Он же, оказывается, был осведомителем царской охранки, дружком провокатора Малиновского. Напрасно мы скрыли от народа завещание Ильича. Когда-нибудь все это выплывет наружу…
Дверь в спальню слегка приоткрылась, зашуршала веником домработница. Молотов произнес нарочито погромче:
– Иосиф, милая моя, вырос до уровня вождя. Тебе этого не понять. И он поистине мудр, демократичен, опирается на коллективное мнение.
– Ты полагаешь, что она подслушивает? – зашептала супруга, показывая пальцем на дверь спальни.
– Я полагаю, что ты – дура! – вежливо прокомментировал Молотов.
Вячеслав Михайлович всегда страдал от грубости, вульгарных выражений, казарменного юмора, матерных словечек, пошлостей. Никто и никогда не слышал, чтобы Молотов произнес хотя бы шутейно нецензурную фразу. Все окружение Сталина складывалось из недоучек, личностей примитивных, полууголовников. Были несколько интеллигентов с дворянской закваской, но и они убыстренно деградировали, начали бравировать похабностями. Пакостноязычие всегда угнетало Молотова. Во времена Ленина грубости было не меньше. Любимое словечко Ильича – говно! Матерился по-ямщицки Дзержинский. О бескрылых Дыбенках, вздыбленных, но дубоватых Крыленках и разговора культурного быть не могло. Правда, от них никто и не ждал чего-то другого. Молотова заставляли задумываться выходцы, представители русской аристократии. Они скоморошно рядились под народ. Особенно отличались писатели. Максим Горький – босяк, бог с ним. За рубежом он быстро превратился в нуль, обезденежел, вернулся, как пес, с поджатым хвостом. Теперь усердствует в патриотизме, прославлении социалистического выбора. Для партии это выгодно. Забавен граф Алексей Толстой. Непостижим его диапазон. Писатель большой. Но быть с ним в компании, когда он выпьет, невозможно. Тошнит от его сквернословия, буйности. Впрочем, можно и ошибиться в оценке этих дьяволов.