Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры - стр. 51
Прагматическая мотивация инициирует сугубо утилитарный подход к использованию книг. Якобы с перепроизводством печатной продукции и распространением букридеров значимым сделался только текст, а книга как его носитель превратилась в бесполезный предмет, кипу бумаги с типографскими значками, ненужный хлам и «пылесборник». А раз так – значит, её вполне можно употребить как сырьё или материал для творчества. Аналогичный, только более возвышенный мотив – манипулирование книгами как способ популяризации чтения. Яркий пример – масштабная кампания «Чтение через Америку» (2011): на пороге Нью-Йоркской общественной библиотеки выстроилась восьмиметровая скульптура в виде слова «Read» (призыв «Читай!») из 25 тысяч книг известного детского автора Доктора Сьюза.
Эстетическая мотивация относит эксперименты с книгой к визионерским практикам: «иновидение» обыденной вещи, «материальное воплощение» литературных сюжетов, «оживление» художественных образов и т. п. Так, Сью Блэквелл полагает, что истории обретают физическую форму посредством вырезания персонажей из книжных страниц и переплётов. А упомянутый книжный тоннель Матея Креня представлен на музейном сайте как «узкое внутреннее пространство, умноженное и осложнённое зеркалами», что «вызывает ощущение величественного террора». Производство смыслов – нынче дело нехитрое. Главное, побольше умных и красивых слов.
Идеологическая мотивация заявляет вивисекцию книг как некий социальный жест. Скажем, упомянутый горный пейзаж из Британской энциклопедии описан в прессе как «реакция художника на известие о том, что после 244 лет издание больше не будет выпускаться», и как демонстрация того, что «люди перестали видеть в литературе источник знаний и обращаются с книгами уже не так бережно, как две сотни лет назад». Да уж, точно…
Дизайнер Люси Норман представляет свои люстры из книг как акты «спасения от жалкой участи быть выброшенными». А художница Кайли Стиллман мыслит вырезание орнаментов на книжных корешках как «возвращение книг природе». Такое вот радение о судьбах словесности.
Персонаж романа Элиаса Канетти «Ослепление» сооружает у двери в свою квартиру цитадель из книг, поджигает и сгорает вместе с ними. В романе Карлоса Марии Домингеса «Бумажный дом» сумасшедший библиоман строит настоящий дом из книг, соединяя их с арматурой и замуровывая в стены. Постепенно разрушаясь после смерти владельца, здание являет собой поистине ужасающее зрелище. Но это и понятно – странно другое: почему в литературе подобные сюжеты вызывают отторжение, а в жизни бывают столь привлекательны?
Обломки покосившихся, кривых и шершавых стен, на которых между кусками цемента, мелкими ракушками, тёмными лишайниками, выжженными солнцем и снова смоченными дождём, я разглядел слипшиеся и отвердевшие, как хрящи у рыбы, страницы с расплывшимися, нечитаемыми буквами, корешок энциклопедии, разбухшую белую пену книги в бумажном переплёте с волнистыми бесформенными краями. ‹…› Каждый том торчал из дюны, как зловещий труп. Бумага и слова, пересохшие чернила, переплёты, прогрызенные насекомыми, прорывшими между страницами и главами сотни тонких, замысловатых туннелей.
Карлос Мария Аомингес
«Бумажный дом», 2002
Возможно, ответ содержится в концептуальной мотивировке арт-экспериментов с Книгой, которая придаёт им статус стройных художественных теорий. Например, «книжный хирург» Брайан Деттмер заявляет: «В своей работе я выношу содержание книги наружу, таким образом, книга не умирает, но наоборот – начинает говорить вслух» – и сравнивает свой творческий процесс с аутопсией, посмертным вскрытием и исследованием тела.