Время барса - стр. 8
– Вас понял. Выполняйте штатный вариант, – Есть…
– Вам что-то неясно, Первый?
– Да. Прошу уточнений. Вы упоминали, что рядом с объектом-1 наш агент. Вы дадите информацию к опознанию?
– Нет.
– В таком случае агент будет уничтожен вместе с остальными.
– Вы стали гуманистом, Первый?
– Гуманистом?..
– Его убрать не так-то просто.
– Он осведомлен об Акции?
– Вы задаете много вопросов. Первый.
– Виноват. Тогда…
– Что вы мямлите?
– Он будет убит. Без вариантов.
– Вы думаете, у него никаких шансов?
– Никаких. Единственный, призрачный, и то если связаться с ним сразу после начала Акции.
– Нет. Он сам с вами свяжется.
– Если останется жив.
– Разумеется. Его оперативный позывной – Киви.
– Киви?
– Ну да. Маленькая такая птаха, чирикает себе не пойми чего, окружающего не разумеет и, соответственно, ни о чем не страдает. Дитя природы. У вас все, Первый?
– Так точно, Глостер.
– Десятиминутную готовность принял. Приказываю начать Акцию по штатному варианту.
– Есть.
– Время пошло.
– Есть.
Глава 4
Всякая жизнь когда-нибудь кончается. И то, что остается от человека, и есть мерило его жизненной ценности. Сергей Петрович Батенков даже поморщился: глупость и банальность болтающихся в голове мыслей была столь очевидна, что, выскажи он их вслух, – даже собственный шут скроил бы такую мину, будто застал хозяина за малопочтенным или вовсе неприличным в обществе занятием. И все же, все же… Что можно вспомнить важного в этой жизни, кроме любви? Которая уходит, исчезает, гаснет, и не остается ничего, кроме ярости?
Сергей Петрович одним глотком выпил коньяк, откинулся на спинку стула.
Сидел, покачиваясь на двух ножках, прикрыв веки, желая расслабления, но его-то как раз и не наступало. Или хмель сегодня такой смурной? Самое противное, что не было и желания веселиться…
– Грусть вовсе не болезнь, – уловил настроение хозяина Стасик. – Она нужна нам для понимания истинной ценности жизни и ощущения ее скоротечности. Ибо без этого последнего ощущения познать ценность жизни невозможно, – меланхолично произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, но, невзирая на ту же банальность сказанного, Сергей Петрович был благодарен ему. Порой Бате даже казалось, что этот безвольный шут – единственный в его окружении человек, искренне ему сочувствующий.
Льющаяся из динамиков стереосистемы песня, исполняемая чуть хрипловатым баритоном, была немудреной; Сергей Петрович застыл, прикрыв глаза, ни о чем не думая и ничего не желая. На миг ему даже показалось, что жизнь его уже закончилась, иссякла, как кровь в перерезанных жилах, и звучащая мелодия осталась единственной нитью, интонацией, связывающей его с миром.