Вперед, по жизни - стр. 26
– Милая моя, извини ты меня, дурака. Я больше так не буду. Не хотел я тебя испугать. Прости меня, и давай поедем дальше.
Рыжуха, как будто поняв извинения Лёньки, спокойно, без излишних понуканий, пошла дальше.
С такой скоростью, как бежала Рыжуха, Лёнька вскоре доехал до заимки.
Спешившись, он обошел её. Ничего-то в этих местах не изменилось.
Так же было слышен шум вод Дубакита и шелест листвы высоких осин, которые окружали заимку.
Вокруг стояла первозданная тишина, прерываемая иногда только голосами каких-то птичек.
Лёнька привык, что здесь всегда горел костер, было людно и весело, было чем заняться и поговорить, а сейчас здесь была только тишина.
От этого ощущения ему сделалось как-то не по себе и он, привязав Рыжуху к коновязи, которую в своё время построил Михалыч, вошел в заимку.
Немного покопавшись на нарах и на полках, он нашёл Серёгины вещи. Он помнил их из тех коротких встреч, когда видел Серёгу. Вернее, он знал его вещи, в которых тот ходил.
Он их сложил в рюкзак и, прихватив военную куртку Серёги, о которой особенно просил отец, вышел из заимки.
Рыжуха по-прежнему стояла там, где её и привязал Лёнька.
От такой покорности у него что-то перехватило в груди и он, подойдя к лошади, обнял её за голову и посмотрел в глаза:
– Сейчас, моя хорошая, я покормлю, да попою тебя.
Вначале он спустился к Дубакиту, черпанул из заводи воды и, поднявшись по крутому косогору, поставил ведро с водой перед своим другом.
Увидев, как Рыжуха начала пить, он нашел мачете в заимке и пошел на ближайшую поляну, где росла сочная трава, прихватив с собой мешок.
Накосив травы, он вернулся к заимке и вывалил траву перед лошадью.
Рыжуха с благодарностью посмотрела на Лёньку и принялась спокойно её жевать, а он, устроившись на завалинке, смотрел, как она ест.
Только тут он почувствовал, что кожа на внутренней стороне бедер, горела, как костёр и он почти не мог сидеть.
Раздевшись, он осмотрел растертую кожу на ногах. Да! Она была сильно растерта и саднила.
Тогда он отлил из Рыжухиного ведра воды и обмыл себя. Подождав, пока кожа обсохнет, он из аптечки, которую Михалыч оставил для странников, взял какую-то белую мазь и намазал ею кожу. Через некоторое время ему немного полегчало, и сидя на завалинке, он ждал, пока мазь впитается.
Под воздействием тишины, нарушаемой редкими голосами каких-то птичек и шелестом листвы на верхушках деревьев, его стало клонить в сон, но поняв, что дремота одолеет его, он сбросил её с себя, оделся и подошел к Рыжухе.
Та уже доела всю траву, которую принес для неё Ленька и, подняв голову, вопросительно посмотрела на него.
– Ну что, родная? – Лёнька обнял Рыжуху за голову и, поцеловав в шелковистую морду, посмотрел ей в глаза. – Поехали, что ли назад.
Уже когда стало темнеть, Лёнька вернулся на прииск и сразу подъехал к клубу, чтобы найти Ивана Михайловича и передать ему рюкзак с Серёгиным вещами.
Он с трудом слез с лошади и в раскоряку прошёл в клуб.
Там были уже не поминки. Там шла очередная гулянка. Дым висел коромыслом, и не хватало лишь гармошки с гитарой для общего эффекта, но чувствовалось, что скоро там будут и песни.
Иван Михайлович уже в дупель пьяный сидел рядом с отцом Серёги и что-то важное ему рассказывал. Отец Серёги был сильно выпивши, но при появлении Лёньки, сразу поднялся из-за стола и двинулся к нему.