Возвращение Орла - стр. 63
– С приземлением, – двусмысленно поправил его Семён – все коллективные выезды он ассоциировал только с полётами, ибо «Космос»!
– С приводнением, – ещё поправил Аркадий, – жалко, вон лягушку Капитан раздавил, дождь будет, – окончательно приземляя скороспелый капитанский пафос.
– Да теперь хоть град со снегом!
Выпили. Пока просто так, не ритуально, но весна тут же раскрылась ещё шире, хотелось всех любить и петь.
Ока, спокойная и до этого мига, замерла совсем, словно хотела прислушаться-присмотреться к посетившим её берег людям, не упустить ни слова, ни мысли, понять, с чем пожаловали и как их встречать-привечать.
Аркадий, скинув кеды, зашёл в воду и тоже на минуту замер. Вот и встретились, вот и поздоровались…
– Алконост яйца на дно моря отложила, – сказал, повернувшись к команде, – видишь, какая гладь.
– Алконос – она? – удивился Виночерпий.
– Это ты – алконос… Алконост – это птица такая, райская, с человеческим лицом.
– Водоплавающая?
– С чего ты взял?
– Сам сказал – яйца на дно отложила.
– Ты вон тоже фляжку свою в реку отложил, значит – водоплавающий?
– Я остудить, чтоб пилось легче.
– А она на семь дней море успокаивает, чтоб жилось легче Кто услышит, как она поёт, кайфует.
– Кайфует? Правильно назвали птичку.
Слегка разочарованный, но все же почти счастливый Капитан повернулся от реки к команде: быстро только сказка сказывается…
Африка взялся было за гитару, да надо было ехать – за флягой.
Капитан посмотрел на отъезжающих с лёгкой досадой – на какое-то время команда оставалась с ущербом…
На асфальте Африка газанул – воля! Май врывался черёмухами и яблонями прямо в душу, размягчённую и подготовленную к его приёму качественным НИИПовским ректификатом. Жизнь!
У бараков тормознули, зарулили на единственную улочку – с одной стороны жильё, с другой сараи (разница только в палисаде) – проведать Нину Ивановну, вдову главного малеевского рыбака, старого Сергея Ивановича Пономарёва, покинувшего этот прекрасный мир ровно год тому, передать им, теперь, однако, только ей, традиционный презент – батон варёной колбасы, и зайти ещё к наследнику всех дедовых челнов Лёхе – рыбки, рыбки на уху чтобы организовал, с приездом! Обоих не было. У вдовы висел замочек, у Лёхи, через две конуры – настежь. На всякий случай зашли – вдруг спит пьяный? Синхронно вздохнули при виде убожества жилища, даже описывать нечего: грязная тряпка на комковатом в разводах матраце – кровать, голова леща в сковороде, столетняя хлебная корка, гнутая алюминиевая ложка и мухи вперемешку с крошками и грязью – стол. На полу две корзины: одна, посреди, с запутанной сетью, вторая, в углу, с картошкой – мелкой, сморщенной, проросшей. На стене навешенная на гвозди другая, недоплетённая сеть, в каком-нибудь рыбном ресторане сошло бы за украшение, потому что в ресторане она бесполезна. Всё. Душа, распустившаяся от черёмухи и яблонь, съёжилась.
Жуткая нищета оскорбляла.
– Как и предсказывал красный граф, стал наш коммунистический мир скучен и сер… Преисполнясь мною, ты постигнешь тайну дома сего… Вот он, русский быт, бессмысленный и беспощадный, – вздохнул Семён и болезненно поморщился, как будто засаднила давняя незаживающая рана. «Дом – это же … храм! Человек – подобие, и дом, жилище, тоже должно быть подобием его