Возвращение Орла - стр. 137

и сов.ича, так любовно называли его семинаристы), как незабвенного Пал Ваныча из «Республики ШКИД», вынесли из издательства, разрушив таким образом творческий союз руководства «столицы» с молодыми дарованиями, вымели следом и семинары. Судьба «поэтов» под водительством Татьяны Глушковой, и «драматургов» Александра Мишарина не известна, скорее всего их этим ветром разнесло по листочку, а вот прозаики, вросшие, по определению Андрея Васильевича Скалона, задницами в табуретки, переместились в Царицыно, где Валерий Николаевич Исаев, в миру (то есть в свободное от литературы время) известный стоматолог, да не просто стоматолог, а доктор медицинских наук, профессор, действительный член будущей Академии медико-технических наук, имел небольшой кабинет в две комнатки – в одной то самое жуткое кресло с подсветкой, в другой – те самые табуретки для задниц молодых писателей. И вот тут-то, под весёленькое жужжание бормашины, и протекали такие актуальные для того времени рассуждения: если теперь свобода слова и предпринимательства, нужно эти обе свободы соединить с их, молодых писателей, собственными возможностями, то есть организовать МП с лицензией на издательскую деятельность – можно ли было мечтать о таком ещё несколько лет назад? – и издавать, во-первых, коммерческую литературу для поддержания штанов, и – главное! – во-вторых, свои собственные сочинения, ибо от «Совписа», «Худлита» и «Молодой гвардии» кроме редких вбросов в коллективные альманахи ждать ничего хорошего не приходилось. Конечно, когда дошло дело до учредительской волокиты, энтузиастов поубавилось, но двое – сам Семён и Боря Лачков, писавший под псевдонимом Борлачков (хотя какой же это псевдоним?), невысокий, лысоватый, с лёгкой картавинкой и срывающимся после кружки пива на фальцет голосом, но цепкий и практичный прозаик с экономическим образованием (или правильнее сказать – перспективный кандидат экономических наук с литературным талантом), выдержали. А поскольку литераторы, даже прозаики, в основном пижоны, поэтому к этой предпринимательской затее Семён привлёк ещё своего институтского друга Бабыкина Колю, не пишущего, но после того, как Семён стал старостой, на семинары к Скалону-Исаеву изредка приходящий и рассуждающий о достоинствах и недостатках оглашаемых шедевров, его-то два писателя и сделали в новообразованном издательстве директором. Бабыкин работал в энергомонтажном поезде №766, что на Перерве, и вообще много чего умел лучше иных, в частности (кроме того, что пахать и организовывать) – петь и пить, а ещё быть добрым и дерзким одновременно – мордва по матери. В противоположность Бор.Лачкову Коля был высоким усачом, и Бор.Лачков – не трусоватый, но осторожный и осмотрительный, с радостью согласился с его директорством: жираф большой… тем более, что все первоначальные материальные риски были на Бабыкине: необходимые для предполагаемого тиража тонны бумаги могли появиться только в результате обмена на километры силового кабеля на одном из белорусских ЦБК. Кабель Бабыкин, как зам. начальника по снабжению, вешал себе на шею. Коля был мировой парень, после стакана ревел басом не хуже отца Владимира, даже один раз, когда они тормознули в пельменной около метро, и Бабыкин, после двух стаканов «Кавказа», затянул «Дубинушку», один почтенный дядечка на полном серьёзе (этот после водки) предложил ему протекцию Большой Театр. Коле тогда светило разбогатеть на издательском бизнесе (силового кабеля в ЭМП было достаточно), и от шаляпинской карьеры он отказался. А вот водочки после портвейна и пива с дядькой выпил.