Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - стр. 36
– Слюна? – предположил Аничкин.
– Верно. Только слюна у того, кто чист. А у виновного, наоборот, во рту сухо, как в пустыне, и язык как рашпиль. Вот. Это уже физиология. А не просто обыкновенная природная тупость. Я правильно говорю, Алоиз Алоизович?
– Правильно. В Древнем Китае подозреваемым точно так же, при допросе, давали сухую рисовую муку, и кто не мог ее прожевать, в конце концов признавался виновным.
Во время последней фразы за спиной ее автора на приборном щитке вдруг загорелась зеленым цветом одна из лампочек и раздался тонкий, довольно противный зуммер. Хозяин кабинета резво повернулся на своем троне на сто восемьдесят градусов и тут же последовательно нажал несколько кнопок и тумблеров. Противное дребезжание тут же смолкло, а в верхней части крышки стола засветились, один голубоватым, другой едко-зеленым, а третий желто-оранжевым цветом, три одинаковых, встроенных и расположенных в один ряд монитора, диагональю примерно сантиметров двадцать пять, не больше, своим мерцанием, бегающими кардиограммами и прочими электрическими импульсами напомнившие всем присутствующим экран обычного школьного осциллографа.
– Внимание. Прошу всех сосредоточиться и соблюдать тишину. Сейчас начнется сеанс. Во время сеанса вопросы пациенту будем задавать только я и товарищ Курилович. Всех остальных попрошу воздержаться от реплик. Мы будем действовать в режиме полной звукопроницаемости. Всем все понятно? Все готовы? – худенький оператор, в белом халате, вполоборота повернул назад свою поблескивающую лысиной покатую голову и, услышав легкий рокот массового подтверждения готовности, удовлетворенно кивнул головой и вопросительно посмотрел на Куриловича. Курилович, чуть склонившись к уху, возле которого начинала тянуться вниз седенькая ленточка шкиперской бородки, что-то тихо, но быстро начал в это ухо говорить, сопровождая свою речь весьма экспрессивными жестами. Несколько раз, согласно кивнув головой и что-то так же тихо ответив, обладатель бородки, в конце концов, успокаивающе похлопал своего соседа по плечу, немного торжественно произнес: «Начали» – и плавно, но решительно опустил руки на свою клавиатуру, чем-то немного напомнив почему-то не сводящему с него глаз Иванову благословенной памяти Святослава Рихтера.
Взоры всех присутствующих в лаборатории немедленно переместились прямо, в сторону окна, за которым они увидели лишь сидящего в кресле статного мужчину с русыми вьющимися волосами и римским профилем, облепленного датчиками и, судя по его сосредоточенной позе, находящегося в полной боевой готовности к предстоящему аутодафе. Его прежний собеседник в белом халате, так и оставшись в памяти зрителей безымянным героем с неопознанной внешностью, словно растворившись в воздухе, куда-то исчез вместе со своей, похожей на крутящийся музыкальный стул, табуреткой.
– Михаил Альбертович... – внезапно раздался в почти мертвой тишине помещения лаборатории немного усиленный динамиком и поэтому чуть искаженный спокойный, ровный и почему-то как-то сразу располагающий к себе голос главного участника предстоящего священнодействия, – вы готовы к сеансу? Можно начинать?
– Да, конечно, – не менее спокойно, но гораздо более собранно ответил сидящий в кресле «пациент». Звук его голоса, тоже, по всей видимости, проходящий мембраны какого-то невидимого усилителя, был абсолютно такой же степени громкости и четкости, как и у ведущего с ним диалог оператора, что, если закрыть глаза, создавало иллюзию присутствия самого обладателя голоса по эту сторону стеклянного барьера.