Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - стр. 22
– Так, Василий Иванович, – подтвердил Соколовский и, проведя рукой по своему бритому черепу, добавил: – Очень важно, правда, не слишком в этой почетной роли заиграться. Пару-другую годиков – это еще ничего. Куда ни шло. А вот дольше уж...
Ахаян улыбнулся и перевел взгляд на Минаева.
– А Гелий Петрович как мыслит?
– А Гелий Петрович... все правильно мыслит, – ожила каменная статуя, не сменив, правда, при этом своего хмурого выражения лица.
– Отрадно слышать, – констатировал автор заданного перед этим вопроса. – Только «мы бодры» надо говорить бодрее. А «веселы»... как? Правильно, веселее. – Василий Иванович помолчал и немного торжественно произнес: – Ну что ж, господа хорошие, так вот, плавно и... славно, с шутками-прибаутками, мы подошли к кульминационной части нашего сегодняшнего консилиума. Ваши мысли... относительно основной повестки дня. Что будем делать с нашим... раскаявшимся блудным сыном. Я весь внимание. Вячеслав Михайлович свое мнение по этому поводу уже высказал. Его предложение отправить Бутко в назначенный день по контрольному маршруту свидетельствует о том, что он горячий сторонник идеи начать с америкашками игру. Я вас правильно понял?
– Правильно, – утвердительно кивнул головой Вячеслав Михайлович. – Только сначала проверить, а потом отправить. Послушать внимательно, что он нам там поведает, датчиками обмотанный. Проанализировать как следует.
– О времени-то, родной мой, не забывай.
– Быстро проанализировать. Оперативно.
Ахаян перевел взгляд на Аничкина.
– Николай Анисимович?
– Я тоже за то, чтобы поиграть. А насчет полиграфа, чего ж, нехай. Проверить лишний раз никогда не помешает.
– Олег Вадимович?
– Я тоже «за».
– Значит, насколько я понял, «против» только Гелий Петрович. И против полиграфа, и вообще...
– Да не против я полиграфа, – снова недовольным тоном буркнул Гелий Петрович. – Я человека против.
– А почему ты... против человека? – впился в него так знакомый ему прищур Ахаяна. – Только объективно. Абстрагируясь от... всяких там личных обид и... всего такого прочего. Ты же сам каких-то полмесяца назад на свое место его прочил.
– Ошибся в человеке. Недоглядел. Моя вина, не отрицаю. За это готов ответить. По всей, как говорится, строгости.
– Молодец, самокритичный.
– Нормальный. И, кстати говоря, всю вину на себя одного тоже брать не собираюсь. Он до этого, между прочим, в Камеруне четыре года сидел. В Центре, в отделе, тоже. В краткосрочные разные мотался. В Академии той же учился. Небось еще каким-нибудь там общественником рьяным был в свободное от учебы время. Опять же через кадровые все наши сита прошел. И ничего, никто что-то никаких симптомов не заметил.
– Ну, Гелий Петрович нам сейчас еще семью и школу вспомнит, – не глядя на него, подал голос Курилович.
– И вспомню. Почему нет? И там, видно, пай-мальчик был. Пионер, комсомолец, активист. Передовик учебы. А почему всё? Да потому, что у человека гнильца глубоко внутри, под кожей запрятана. С молоком, видать, впитал. Двуличие. Так и таился всю жизнь. Пока в один прекрасный момент не раскрылся. Не снял личину.
– Да, – задумчиво протянул Василий Иванович. – Как просто-то все у нас, оказывается, а? Раскрылся. Снял личину. А ты не допускаешь, что вчера он перед тобой так раскрылся, а сегодня вдруг вот эдак раскроется. А завтра, глядишь, вообще совсем по-другому. А послезавтра по-третьему. А ты только двуличие видишь. И то лишь когда тебя петух в одно место приголубил. А тут, может быть, не двуличие, а многоличие. И как ты тут определять будешь, какая личина истинная, по которой человека судить надо, а какая нет? Классовым чутьем и революционным правосознанием?.. Вот так вы и с агентурой работаете. Для вас человек если не одноцветный, то в лучшем случае какой-нибудь черно-белый. А он разноцветный. Мозаичный он. Сколько вам твержу, листайте классиков, на досуге. Да почаще.