Возрождение - стр. 27
Вовка вспомнил, как сидел на крыше в обнимку с автоматом – этим самым, который у него сейчас, – и смотрел на тучи. Небо яркое, голубое, светит солнце, а город внизу неожиданно яркий, тревожный, разноцветный – особенно резко бросались в глаза зелень деревьев и оранжевые сполохи солнца во множестве окон. Ужасным хором выли собаки. На фоне неба метались стаи кричащих птиц – хаотично, безумно, то и дело валились наземь птицы, разбившиеся в столкновении. А покров туч наползал медленно-медленно, но неотвратимо. Он был шевелящийся, плотный, комковатый. Вовка смотрел, смотрел на небо – как будто хотел его навсегда запомнить. Потому что каким-то уголком разума понимал: эти тучи придут навсегда. Он следил глазами за уменьшающейся полоской чистого неба, следил, следил умоляюще, надеясь, что она все-таки не погаснет до конца, что темный полог остановится…
А когда тучи затянули все небо – Вовка ушел вниз.
Больше он не видел ни неба, ни солнца. Ни луны, ни звезд, ни-че-го. Тучи ползли, летели, набухали, клубились, густели, лили холодные унылые дожди, от которых жухли листва и трава, тучи опускались все ниже и ниже… а потом как-то… закаменели, что ли… и однажды разродились снегом – и он шел, шел, шел…
Иногда Вовке казалось, что он и не жил в те дни, а где-то их проспал, видел какие-то сны, дикие и жуткие – и проснулся в уже пустом мире, темном, промороженном, ветреном и заснеженном. И с тех пор живет в нем, ходит по нему… если только и это все ему не снится…
«Тут кто-то есть», – это Вовка додумывал, уже присев на корточки за стеллажом, погасив фонарь и по-боевому выставив небрежно обмотанный белой лентой ствол автомата.
Он сам не отдавал себе отчета, откуда пришла эта мысль. Пожалуй, он и осознал ее позже, чем занял позицию. Но эта мысль была одновременно и уверенностью.
Собака или кошка? Вовка не думал, что эти животные уцелели. Во всяком случае, они могли уцелеть только рядом с человеком[4]. Он давно их не видел. Так что это не кошка и не собака – а человек. Или, что вернее, – некто, бывший когда-то человеком.
Дальнейшее Вовка делал тоже без участия рассудка. Он, по-прежнему держа автомат по-боевому в направлении звука, слышанного последний раз, нагнул голову пониже, приставил ко рту левую ладонь, направляя звук в пол, и со злобным весельем резко крикнул, казалось, полную глупость:
– Эй, а я тебя вижу!
И это сработало.
Впрочем, это срабатывало часто…
Вовка услышал полный ужаса вскрик, тонкий, слабый, и тут же – быстрый топот, какой-то не очень серьезный, как будто и правда собака бежала. Но бежали на двух ногах, да и вскрик был человеческий. Тут же стало ясно, где незваный гость, – и Вовка, включив фонарик, пригвоздил того к месту лучом и выкриком:
– Стоять, козел!
Вообще-то вместо выкрика Вовка хотел дать короткую очередь – и все. Финал, точка, решен вопрос. Но снова сработали какие-то инстинкты – в бело-голубом мощном луче Вовка увидел буквально влипнувшую в обитую серым гипсокартоном стену маленькую бесформенную фигурку. И вместо пуль послал слова. Правда, эффект оказался почти таким же, как от пуль. Поднимаясь, Вовка удивленно всматривался в посетителя склада. Ворох тряпок, в котором с трудом можно было узнать пуховик, меховую шапку, теплые штаны, вроде бы – утепленные кроссовки. Все это обмотано-перемотано для тепла разной рванью. Этот двигающийся кулек мелко дрожал, как будто его било током. Но молча, не издавая больше ни единого звука.