Возьми мое проклятие - стр. 29
Филиппыч угадал. Когда Андрей зашёл во двор, в одном из окон всё ещё теплился свет. Пришлось спешно засовывать ворона за пазуху – не хватало ещё, чтобы родители устроили скандал. Если они так отреагировали на одно лишь имя Кузнецовой, страшно представить, что будет, когда они увидят её питомца. Поругаться можно и утром, на свежую голову, а сейчас надо бы отдохнуть. Хорошо, Мрак не стал протестовать, только пробурчал из-под куртки какую-то нецензурщину, вогнав его в ступор своим лексиконом.
Ай да бабка, ай да сучья дочь!
Мать встретила его поджатыми губами – она ждала, сидя на кухне и читая книгу у включённой настольной лампы. Слава богу, подходить не стала: увидев Андрея, резко встала, буркнула «спокойной ночи» и ушла к себе в комнату. И то хлеб.
Увы, как он не пытался заснуть, ничего не выходило. В голову лезли мысли об убийстве Кузнецовой и избавиться от них не получалось. И ладно бы что-то дельное, так ведь какой-то бред! Не зря говорят: утро вечера мудренее. Подразумевая, что решать на ночь серьёзные вопросы не стоит – можно наломать дров. Но с другой стороны – это дело вообще ни под какую классификацию не попадает, так стоит ли судить о нём привычными мерками?
Вот интересно, это существо… Домовой? Мог ли он, после убийства, навести порядок в доме Кузнецовой? Мысль идиотская, да. Но ведь она ничем не хуже версии Борисова, что убийца мог остаться и прибрать после себя! Будь преступление спланированным – тот и так не оставил бы существенных улик. В противном случае, вряд ли рассуждал бы трезво. Да и йети этот туманный не позволил бы преступнику свободно расхаживать по дому – если уж менты наложили «кирпичей», то одиночку домовик шуганул бы только так. Да, убийству он мешать не стал – бабка сама хотела смерти. Но смотреть, как по его владениям шарится чужак, вряд ли бы согласился. К тому же Кузнецова наверняка дала ему какие-то указания. Непонятно, правда, чем она руководствовалась, если стерильная чистота и впрямь наведена домовым…
С такими мыслями Андрей проворочался до шести утра и уснул, когда за окном уже начало сереть. Проснулся почти в обед, когда Мила зашла в комнату, со всех сил громыхнув дверью, и проорала над ухом:
– Горяев, подъём! Сколько можно дрыхнуть? Скоро вечер! О! А! Это у нас тут кто?
Андрей перевернулся с живота на спину, лениво продрал глаза и покосился в окно. Убедившись, что на дворе день, потянулся за лежащими на тумбочке часами и глянул время – будильник, который он завёл перед сном, сработает через пятнадцать минут. Застегнув на запястье ремешок, закинул руки за спину и выдал, глядя в потолок:
– Кофе.
– Гля, ты наглый! – восхитилась Мила, упирая руки в боки. – Ты и с женой ведёшь себя так по-барски? Понятно, почему у неё после переезда в Брянск испортился характер!
– Ты по себе-то не суди, – скривился Андрей, усаживаясь в кровати. – Если бы я так вёл себя с Ириной, она бы на цыпочках ходила и угождала. Характер у неё от безделья испортился. От безделья, да от нехватки впечатлений и эмоций.
– Ха! – усомнилась сестра, но спорить не стала. Вместо этого ткнула пальцем за спину и поинтересовалась: – А про него ты мне ничего не расскажешь?
– Про него-о? – Андрей повернулся к устроившемуся на спинке кровати Мраку, до сих пор сидящему в «спящей» позе – повернув голову назад и спрятав клюв в оперении, с закрытыми глазами. Правда, веко дёргалось, выдавая притворщика. – А что ты хочешь узнать? Познакомься, кстати: это Мрак.