Война во Вьетнаме. Почему американцы потерпели поражение - стр. 11
Спокойно. Налетов вроде не предвидится. Берег. Паромщики соскакивают прямо в воду, закрепляют цепи, поднимают подвижный мостик с парома на берег. Короткий свисток, и машины одна за другой сползают на дорогу. Немедля идут встречные грузовики. Если завтра разбомбят этот паром, начнет действовать новый.
По дороге из Нгеана в Хатинь мотор второго газика заглох, и мы остановились, не доехав километров сто до «гостиницы». Прикрывая фонарики плащами, светим шоферам, копавшимся в двигателе. Два часа было потеряно, и, когда стало сереть небо, свернули в первую же деревушку, которая виднелась за прудом, за прямоугольниками рисовых полей, где конические шляпы жнецов и жниц перемешивались с коническими снопами риса. Полчаса ушло на поиски местных властей, и вот нам уже предоставлены циновки в лучшем доме деревни.
Нары приткнулись прямо к алтарю предков, где в чашечках еще курятся благовонные палочки. На потемневших деревянных досках хорошо различимы вырезанные иероглифы – какие-то изречения или молитвы. На стенке, плетенной из бамбука, висят семейные фотографии, портреты бравого юноши в морской форме, девушки в белой кофточке. На снимках все улыбаются. Рядом несколько грамот, вырезки из иллюстрированных журналов и таблица Менделеева. У очага хлопочут хозяева, чтобы чем-то угостить внезапно приехавших гостей. Посмотреть на льенсо собралась вся деревня.
Пришли местные руководители, партийные и административные, старики достали бамбуковые трубки, в которых катыш табаку кладется на одну затяжку, а дым проходит через слой воды, и потекла беседа. Нам рассказывали об урожае риса, о французской оккупации, о недавно сбитом в уезде южновьетнамском самолете, о делах в школе и больнице, о работе на шоссейных дорогах. Расспрашивали про «последние ханойские и московские новости». Потом, смущаясь гостей, пели деревенские девушки.
Снова дорога № 1. Иногда ровная, нетронутая. При полной луне машина мчится километров под сорок в час. Но так бывает считаные минуты. Вокруг воронка на воронке метров по семь – десять диаметром. Вздыбленная земля. Некоторые переправы разнесены начисто. Иногда вокруг пятиметрового мостика через ручей можно насчитать несколько сот воронок. Объезд.
После только что наведенного понтонного моста нас остановили. Рядом слышалась энергичная «Песня бойцов строительных отрядов» композитора До Нюана. Это не была демонстрация специально для иностранных журналистов, это была жизнь. Подбежал юноша в каске, сказал с вежливой улыбкой несколько слов. И вот мы не едем, а скачем по жуткой, ухабистой дороге. Шофер включает свет и выжимает из газика все, на что он способен.
Вцепившись руками в скобу, Кан кричит нам:
– Зона бомб замедленного действия. Их ищут – не могут найти. Они ушли глубоко под землю, их засыпали новые взрывы. Другого пути нет.
В темноте слышалось пение. Я вспомнил, как в Ханое До Нюан играл эту песню и меня поразил ее яростный ритм.
Некоторое время спустя я встретил одну из тех, кто выполняет эту смертельно опасную работу, – молодую крестьянку.
– Мы сидели в хорошо оборудованном блиндаже, – рассказывала Хоэ о первом знакомстве с бомбами замедленного действия, – когда увидели, как на дорогу около моста через ущелье упали пять бомб. Ни одна из них не взорвалась. Бомбежка кончилась, участок дороги был разрушен, а за поворотом беспомощно стояла колонна автомашин. Нужно было выходить работать, но какая-то сила держала нас в убежище. Мне стало стыдно. Я вышла из блиндажа и сделала первый шаг к бомбам… Потом второй. Третий. Бомба пока не взрывалась. Сердце колотилось. Руки дрожали. Но я увидела, как следом за мной вышли еще три девушки. Мы приблизились к бомбам, попытались сдвинуть одну из них с места. Не удалось. Потом бамбуковыми палками перекатили ее на носилки и унесли.